окна домов на другой стороне улицы. Большинство окон были закрыты, занавески опущены, но я подумал, что из другой комнаты можно посмотреть на задворки, там окна часто не занавешивают.

– Из другой комнаты можно посмотреть на задворки, там окна часто не занавешивают, – сказал Бени.

Я поднял бинокль и посмотрел на дома, стоявшие чуть подальше. Однажды я видел, как мужик в трусах сидит на балконе, подумал я.

– Однажды я видел, как мужик в трусах сидит на балконе, – сказал Бени.

Я опустил бинокль и изумленно посмотрел на него. Он подумал, что я восторгаюсь его смелостью, но на самом деле я удивился, что услышал предложение внутри себя до того, как он его произнес. Он лоснился от удовольствия, и я не мог не задуматься, сказать ли ему, что однажды ночью я встал с кровати пописать, на обратном пути взял бинокль, посмотрел на улицу и увидел в одном далеком окне, как некто направил пистолет на свою жену.

Бени приблизился ко мне с горящими глазами:

– А знаешь, что я еще видел?

– Человека с пистолетом?

Он остановился, сбитый с толку. Как это возможно? У нас обоих есть бинокль?

– И у тебя тоже есть… – начал он, но я уже бежал оттуда, понимая и не понимая, просто не хотел больше находиться там, хотел убежать, завернуться в толстый слой пустоты.

Тогда впервые наступила ясность. Первые симптомы расползлись, как пятнышко проказы, распухли, как рана, которую расчесывают, прорвались, как течь, которую никто не собирается устранять, пока я не начал слышать мысли как сейчас. Мое детство перевернулось с ног на голову в доме Бени Липкина.

Как выглядит детство читателя мыслей? Не так уж и плохо на самом деле, если не появляться в толпе людей. Мы заблаговременно поселились в небольшом поселке, наш дом стоял на самом его краю, так что в основном мне ничего не мешало. Мама достаточно рано поняла, что со мной происходит, поверила моим рассказам, крепко обняла меня и начала обучать на дому. Чтение и письмо, счет, английский язык, история. Она достала где-то школьную программу, купила нужные книжки и даже иногда давала мне домашние задания. В классе, состоящем из одного ученика, без помех (и без переменок) и под пристальным надзором мамы я очень быстро продвигался по учебным материалам.

Мы с мамой проводили дома долгие часы вдвоем, но большую часть времени – порознь. Я сидел в своей комнате, учился, читал, смотрел телевизор или просто глазел в потолок и думал. Когда компьютеры стали более доступными и мама поставила один в гостиной, я стал подолгу сидеть за ним – играл, потом пытался сам писать игры или элементарные программы (и, безусловно, стал гением своего поколения, при помощи компьютерной магии заставив «черепашку» бегать по экрану и рисовать кружочек). Когда появился интернет, я принялся жадно поглощать информацию, открывая для себя все то, что не могли или не хотели дать мне книги, – слишком трогательное, слишком странное, слишком редкое, а потом еще слишком скучное, раздражающее и лживое.

Все это – книги, музыка, мучительно медленный интернет – окружало меня на протяжении всего детства и юности, пока я не решил наконец уйти из дома в возрасте девятнадцати лет. Кем бы я стал, если бы не это уединение? Не знаю. Может, клубком, который легче распутать, чем сейчас; может, существом с еще более густым мраком внутри, поди знай.

По меньшей мере раз в две недели мама уезжала, оставляла меня одного на полдня или больше, уходила в мир хаоса. Хоть я и любил ее и никогда не испытывал недостатка в уединении, эти часы были приятными и дорогими сердцу. Что-то в тишине дома, в этом окутывающем теплом пузыре успокаивало меня. Я был господином, владельцем замка. Даже когда я вырос и обзавелся собственным углом, даже в моем стеклянном доме ко мне не возвращалось это ощущение – будто меня обволакивает теплый пузырь, когда мама закрывает за собой дверь, уходя продавать очередную порцию металлических цепочек и сережек из цветного стекла.

Я страстно желал этого одиночества, тишины и поэтому, пока она была дома, часто уходил побродить по просторам и рощам за нашим домом. Я знал наизусть все склоны, все скалы, все лесопосадки на горных цепях. Я знал, куда наступать, чтобы не упасть, где прячутся птицы, как найти подходящий матрас из опавших сосновых иголок, на котором можно лежать и смотреть в небо, знал, где прячут свои муравейники суетливые муравьи.

С годами я стал все меньше читать книги дома и все больше – среди сосен. Спустя многие годы я все еще буду видеть в любом месте, поросшем лесом, даже в маленькой рощице сбоку от дороги, анклав умиротворения. Я не дитя природы, совсем нет. Я из тех, кому нравится, когда вокруг есть надежные стены, и кто предпочитает крепкий кофе (да ✓✓✓✓✓✓) глотку воды из источника (да ✓✓✓✓✓✓), какой бы чистой и прозрачной она ни была. Насекомые раздражают меня, и между пуховым одеялом и облачками-барашками мой выбор будет прост и однозначен. Но лес – это очевидное, однозначное спасение от города, от людей, от чужих мыслей.

А еще в лесу я встретил ее.

10

Я вышел из комнаты и спустился вниз через три часа, после того как заснул прямо в одежде на кровати и видел сон, как бегаю по большому и пустому торговому центру и ищу Даниэлу. Я открыл глаза и понял, что лежу на спине, плотно замотанный в смятую простыню, но чувствую себя при этом отдохнувшим, сильным и бодрым.

На мгновение я забыл о своем покинутом доме, об оставленном блокноте, о новом чувстве отчужденности, о подозрении, что кто-то или что-то хочет, чтобы я исчез с лица земли. В конце концов, новая жизнь начинается после того, как старую выбрасывают на обочину дороги. Может, здесь, в этой комнате, в этом доме у меня есть шанс встретить людей, с которыми завяжутся нормальные отношения, и тогда начнется новая жизнь?

У меня ни с кем не было нормальной связи, я никогда ни с кем нормально не встречался. Я трижды бывал в отношениях – так я определил их для себя, хотя это, пожалуй, не совсем соответствовало правде. В двух случаях (с голубоглазой, знавшей наизусть все песни группы «Green Day», и с кудрявой, которая видела все фильмы с Джонни Деппом) в основе лежал туман алкоголя (в моей или в ее голове); в третьем – общение было только