был, конечно, тот еще дампинг. Вечеринка на крыше, я чувствовал, как чужие мысли заполняют все вокруг до краев и выливаются наружу. Это просто…

– Нет-нет, – она покачала головой, – я имею в виду – здесь, сейчас. Приехать в место, где собралось столько таких же, как ты. Сидеть за одним столом с еще четырьмя читателями мыслей и пытаться говорить со всеми, не слыша никого, – это то еще испытание. Я помню первый раз, когда со мной это произошло.

Я внимательно посмотрел на нее:

– Ты меня слышишь?

– Нет, – сказала она. – Иногда можно понять, что чувствует другой человек, даже не слыша его мыслей. Это называется эмпатия.

– Не издевайся, – разозлился я, – я не полный дурак.

– Я совсем не хотела, – сказала она, немного обидевшись.

– Я просто… – Я запнулся, избегая ее прямого, пронизывающего взгляда.

Я просто боюсь, и это вообще не связано с тем, что произошло. Я не боюсь, что меня снова забросят на вечеринку; я не боюсь, что кто-нибудь подкрадется сзади и впрыснет мне отраву, что меня убьют; я не боюсь всех конспиративных теорий Мерав. Я боюсь, что скажу сейчас какую-нибудь фальшь, что не будет правильно понято и заставит тебя подумать не то. И это приводит меня в ужас, потому что я пытаюсь вести свою жизнь, исходя из желания понять себя, но сейчас, когда я сижу тут, я хочу выбросить все это к чертовой матери, только чтобы стать частью чего-то большего…

– Просто – что? – спросила она тихо.

Просто хочу исчезнуть отсюда, прямо сейчас, вот так вот, по взмаху волшебной палочки. Просто хочу, чтобы ты перестала смотреть на меня, спрашивать, интересоваться, просто хочу сказать что-то, что заставит тебя думать, будто я замечательный человек, сказать каждому из вас то самое предложение, которое убедит вас в этом, хочу слышать ваши мысли, мысли всех вас, и броситься внутрь их, и слиться с ними, как хамелеон.

– Мне надо подышать свежим воздухом. – Я резко встал и пошел к выходу. А потом остановился и повернулся к ней. – Я думаю, что зеркалом быть ужасно. Ужасно. – И выбежал наружу, в холодный ночной воздух.

11

На ступеньках крыльца сидел бородатый мужчина в темной панаме, как у рыбаков, и покуривал маленькую сигарету в абсолютной тишине. Он на секунду взглянул на меня из-под полей панамы и затем снова уставился на деревья вдалеке. Он был одет в короткие гавайские шорты и черные старые сандалии. Трость, разрисованная желто-оранжевыми языками пламени, лежала на лестнице рядом с ним. Его будто окружал пузырь сжатого воздуха, дрожавший от его нежелания коммуницировать, и сквозь этот пузырь проглядывали смутные контуры фигуры.

Я спустился на круглую парковку и принялся бродить по ней туда-сюда, погруженный в свои мысли. Нужно было навести порядок в том, что (видимо) произошло. Я засунул руки глубоко в карманы своих новых брюк. Мои ноги – все еще задеревенелые, зудящие и непривычные к движению после долгого лежания в больнице – будто заново учились двигаться, задавать ритм.

– Может, хватит мельтешить? – вдруг проворчал бородач на лестнице.

– Извините, – промямлил я, выныривая обратно из своих мыслей в реальность, в холодный вечерний воздух.

Я подошел к белой машине, на которой приехал сюда несколько часов назад, и неуклюже прислонился к ней.

– Кстати, меня зовут… – сказал я.

– Да плевать, – перебил он, – я не спрашивал и не хочу знать!

Он раздраженно встал и кинул окурок в мою сторону резким движением. «Очередного идиота привезли», – услышал я бормотание. Он поднял свою трость, даже не пытаясь опереться на нее, повернулся и ушел внутрь здания, мотая головой, как человек, которого отвлекли в те единственные пять минут покоя, которые он когда-либо получал в жизни.

Я посмотрел на окурок, который лежал, догорая до неизбежного конца, рядом с моей ногой. Никогда не курил обычные сигареты. Я подумал было поднять окурок и сделать затяжку, но прошла секунда-другая, и это желание пропало.

Во снах, когда меня окружают люди, я не слышу, что они думают. Именно так я понимаю, что это сон. Некоторые люди часто пытаются понять, где сон, а где явь. Придумывают ухищрения – например, проверяют время на часах или читают один и тот же текст снова и снова, наблюдая, не изменится ли он. Все ради того, чтобы отделить сон от реальности. Когда они понимают, что это сон, то пытаются летать, творить чудеса, делать то, что в реальной жизни побоялись бы. Когда я понимаю, что нахожусь во сне среди людей, чьих мыслей я не слышу, меня охватывает приступ паники, отчаянное и сильное желание вернуться в реальный мир. Я бью себя по щекам, мечусь, ору, взмываю к облакам, пытаюсь открыть рот и проглотить дома, но не от радости освобождения, как другие люди, а в стремлении сделать нечто невозможное, чтобы проснуться.

Сейчас я не слышу, что думают другие, и знаю, что это не сон. Я поднял руку с воображаемой сигаретой к губам, вдохнул несуществующий никотин и выдохнул невидимый дым обратно в ночной воздух, медленно-медленно. Следующие вдохи и выдохи я уже делал, засунув руки в карманы и закрыв глаза. Я чувствовал, как холодный воздух проникает в мои легкие, и думал о Даниэле.

– Не приближайся ко мне, я разрушу твою жизнь.

Она сидела на моем утесе. Небо было голубое и ясное, ни облачка. Один из тех теплых дней, когда мне нравилось выйти из дома с книгой под мышкой, дойти до моего утеса из белого камня и читать, скрестив ноги, среди тонких деревьев, глядя на две извилистые длинные линии горных цепей, встречающиеся внизу, далеко подо мной.

Но сейчас там сидела спиной ко мне какая-то девочка и смотрела, не шевелясь, на горы напротив. Я медленно подошел к ней через высокую траву, и, когда наступил на одну из маленьких веточек, она хрустнула под моей ногой, и девочка заговорила со мной мягким и уверенным голосом, не потрудившись повернуться.

– Как именно? – спросил я, подумав несколько секунд.

Узкие плечи шевельнулись вверх-вниз.

– Как и всем, – сказала она. – Я тебе расскажу то, что ты не хочешь знать, или раскрою тайну, которую ты хотел бы скрыть от мира, от самого себя. Я всем жизнь порчу.

Она повернула ко мне свое приятное лицо. Рыжеватые, гладкие, длинные волосы до пояса – раньше я такие только на картинках видел. Зеленые ясные глаза медленно изучали меня. Она была одета в светло-голубую тонкую рубашку и белые брюки. Она сидела, обняв колени и поставив босые ступни на край