потом мы приготовим тебе яичницу и кофе. – Ровно дыша, он принялся отжиматься. – А ты не дурак выпить, ты это знаешь?

Я глотал воду и лихорадочно моргал, пытаясь вспомнить случившееся.

– Спасибо, – произнес я между глотками. Вода текла по моему подбородку. – Что помог.

Он выпрямился, отдохнул.

– Для чего еще нужны друзья, если не для того, чтобы возиться с твоим коматозным блюющим трупом?

– Сам не понимаю, как так получилось.

– Я тоже. Ты же вроде должен был отвезти нас домой?

– Прости.

– Не парься, чувак. С кем не бывало.

Я открыл рот, закрыл, попробовал снова:

– Это Эван?

Ноах подошел к комоду, достал из ящика носки с логотипом НБА, потер дезодорантом под мышками.

– Что – Эван?

– По-моему, он мне что-то дал. – Я уставился на Марино и Уэйда, мой вопрос деликатно повис в воздухе.

– Еще как дал. Он то и дело наливал тебе водки. А тебе, мой друг, надо научиться отказываться.

– Я не об алкоголе.

– Ты курил траву?

– Нет.

– Тогда о чем ты?

– Не знаю, в том первом стаканчике, который он дал мне, была какая-то мешанина, и еще София сказала, что я какой-то…

– Пьяный?

– Возможно, но вряд ли. Скорее, как будто я выпил что-то такое… даже не знаю… как будто мне что-то подлили в стакан.

– То есть коктейль был, типа, с ксанаксом?

Я пожал плечами. Я никогда не слышал о ксанаксе.

Ноах сел в кресло у письменного стола, покрутился туда-сюда.

– Эван такого не сделал бы, – сказал он наконец. – По крайней мере, намеренно.

– Точно?

– Тебе сейчас лучше поспать. – Он неожиданно поднялся. – А я пойду.

* * *

Когда я проснулся, мне ужасно хотелось пить. Я потянулся – тело затекло, руки-ноги дрожали – и направился в ванную. Уставился на себя в зеркало: лохматый, глаза красные, лицо какое-то нелепое, и чем дольше я всматривался в себя, тем меньше узнавал. Тощий, измученный. Я умылся, взглянул на часы. Половина восьмого. В животе клубился стыд, в горле стоял комок – впервые с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, я забыл надеть тфилин и помолиться. В окно я видел задний двор Харрисов, залитый неярким оранжевым светом, солнце уже садилось. Во дворе Ноах в баскетбольной майке, коротких белых шортах и кепке “Найк”, повернутой козырьком назад, подбрасывал в воздух красные мячики и отправлял их за изгородь, на поле для гольфа. Я смотрел, как мячики поднимаются все выше и выше, превращаясь в красные крапинки в небе.

Я вышел из его комнаты, спустился по винтовой лестнице, миновал длинный коридор. Пробрался на кухню и налил себе воды: меня мучила жажда.

– Здравствуй, дорогой.

Я едва не подпрыгнул. За длинным кухонным столом сидела Синтия, листала поваренную книгу.

– Миссис Харрис, – прохрипел я, – прошу прощения, я…

– Все в порядке. Пей на здоровье, – она кивнула на кружку в моей руке. – Давай я тебе что-нибудь приготовлю? Ты, наверное, умираешь с голоду.

– Нет, спасибо, не нужно. Мне пора домой.

– Уверен? Не хочу показаться нескромной, но я готовлю сказочно вкусно, спроси хотя бы мою дочь. Я говорю об этом потому лишь, что я повар. – Она указала на книги, аккуратно разложенные на столе, на всех обложках красовалось ее лицо. “Кошерная кухня”. – Даже написала несколько поваренных книг.

– Ух ты. Есть не хочется, но все равно спасибо.

– Тебе хоть легче? – Она понимающе улыбнулась. – Лег ты явно под утро.

– Да, – пробормотал я.

– И нечего так стесняться. Я тоже была молодой. Да и ведешь ты себя в таком состоянии приличнее Оливера. Ты ведь знаком с Оливером?

Я вспомнил, как тот в халате отбивал на столе чечетку.

– Еще бы.

– Он, как переберет, начинает буянить. – Она рассмеялась. – Кстати, я недавно видела твою маму.

– О боже.

– Не волнуйся, я тебя прикрыла. Сказала, вы с Ноахом играете в гольф.

– Спасибо, миссис Харрис.

– Да ладно, – отмахнулась она. – И зови меня Синтией, это даже не обсуждается. А теперь иди к Ноаху. Он за домом. Только сделай мне одолжение. Поиграй с ним в гольф, чтобы не оказалось, будто я наврала твоей маме.

Я вышел из двери с витражным стеклом на задний двор. Ноах размахнулся, заведя клюшку за спину, обернулся ко мне:

– Доброе утро, солнце.

– Доброе утро. – Я выдавил слабую улыбку.

– Как ты?

– Гораздо лучше.

– Вот и хорошо. – Он подбросил в воздух очередной мячик, вновь замахнулся. Удар у него что надо. Мяч улетел вдаль. – Играешь?

– В гольф или бейсбол?

– Да какая разница, чем бить по мячу, рукой или битой. Мы с папой часто играем в гольф. – Он протянул мне клюшку, бросил мячик на землю. – В Бруклине в гольф не играют?

– Нет. Но это не значит, что мы вообще ни на что не годимся.

Я подошел к мячу, взмахнул клюшкой и отправил мячик мимо цели.

– Да, я вижу. – Он поднял с газона другую клюшку и вновь принялся перебрасывать мячики через изгородь. – Расскажешь, как все прошло?

– Что прошло?

– С Николь.

Я опять ужасно промахнулся, и мячик пролетел всего два ярда.

– Ничего не было.

– Вообще ничего?

– Нет, ну что-то все-таки было.

– И что же?

– Кое-что, – неловко ответил я. – Но, в общем, не это.

Ноах рассмеялся.

– Это ж не высшая математика. Хочешь, начерчу тебе график?

– Нет, я…

– Шутка, чувак. Я и не имел в виду это.

– Ясно. – Я покраснел. – Ну, в общем, я ушел в самый разгар этого.

Ноах подошел к мячику, замахнулся.

– Что-что? Шутишь? – Он окинул меня взглядом. – Ты раньше когда-нибудь занимался…

– Нет, – смущенно перебил я.

Ноах изумился.

– И все равно ушел? От Николь? Николь Хониг? Которая на вечеринке у Ниман даже разговаривать с тобой не захотела?

– Да, – сказал я, – именно так.

Он присвистнул, указал на меня клюшкой:

– Зачем же ты это сделал?

Я пожал плечами и наконец отправил мяч поверх изгороди.

* * *

В ту ночь мне приснилось, будто я в шуле. Рыжая вошла в святилище, взяла меня за руку и повела по винтовой лестнице в сумрак.

– Где мы? – Я чувствовал, что ухожу глубже и глубже под землю, хотя почему-то стою на ногах, грудь теснило, словно при погружении. Я чувствовал, как рассеивается заклятие нереальности, я сознавал, что сплю, но столь же ясно сознавал и то, что если не проснусь сейчас, не проснусь никогда.

Она приложила палец к губам. “И привяжи их как знак к своей руке, – процитировала она, не мигая, – и сделай меткой на лбу…”[87]

Проснулся я в поту. Некоторое время таращился в потолок, пытаясь снова уснуть, но вместо этого вспоминал тот день, когда отец вручил мне тфилин. Прежде он