Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, не успеваю я прийти в себя от ее нового стремительного тоста, ощущая, как в груди снова поднимается тепло, как она выстреливает в меня новым вопросом.
— А на личном что? Мальчик есть?
— У… меня?
— Да причём тут ты, балдуля! Хотя… к этому вопросу мы еще вернёмся. У Микули нашей? Она красотка такая была, когда я ее в последний раз видела, сейчас, наверное, вообще, глаз не оторвать.
— Ну, вот про мальчика не знаю, не рассказывала. Про спектакль, подружек…
— Своих хоть?
— Не только. Своих и Ромкиных.
— Вот же говнюк! — Инга достаёт айкос и, вставив в него стик, щёлкает кнопкой. — Ну, что он там не скучает, это понятно. А ты чего сидишь, как из деревни Кукуево?
— Я не сижу.
— Сидишь! Или темнишь чего-то. Как и твоя малая. Ну не верю я, что в свои шестнадцать она ещё ни с кем не замутила, ни с одним горячим итальянским мачо.
— Мачо — это у испанцев. Ругательное, между прочим, слово.
— Ну хорошо, — согласно кивнув, Инга легко затягивается. — Ты к словам, главное, не цепляйся. Вот тут что-то нечисто. Где-то шифруется либо она, либо вдвоём с папашкой-покрывателем. Слушай, а может она беременна уже? Как в передаче — «Беременна в шестнадцать»! И приезжает, чтобы рассказать тебе все? Может, и пацана своего привезёт заодно? И тут ты такая — бац, и бабушка в сорокет! А Ромка — дедуган!
— Инга, ты что! Кто-то слишком быстро пьёт свое вино!
— Кто-то слишком наивный и верит, что дочка в шестнадцать лет только спектаклями интересуется!
— Да что тут такого? Я в шестнадцать, вообще, по библиотекам сидела. Потому что у меня репетиторство было и к поступлению за год готовилась. Вот и Мика — почему нет? Два года у нее впереди, но так и конкурс на поступление там какой!
— Ты по себе ее не мерь. Не забывай, тебе она дочь, а мне — подружка, — с какой-то детской обидчивостью говорит Инга, и я не могу сдержать улыбку умиления. — Так что я ее тоже очень хорошо знаю. И точно могу сказать, от тебя у нее… ничего! А ты, вообще, уверена, что ты ее родила?
— Инга, прекращай пить! — смеюсь я и прошу принести мне стакан воды вместо следующего бокала вина. — Конечно, уверена.
— Ну, хорошо. Значит, родила и на этом всё твоё вмешательство закончилось. В остальном она совсем не в тебя, не в обиду, Жень. Мика — папашка вылитый, только девочка. Где-то что-то это сглаживает, но натуру не пропьёшь. Понимаешь, о чем я?
— Ну… В чём-то ты, может, и права.
— Не в чём-то, а полностью! Скажи мне, твой Гарипов сильно по библиотекам штаны протирал в шестнадцать? Вот прям так сидел, учился и не обращал внимания на мальчиков… Тьфу ты, на девочек? — под хмельком Инга становится все забавнее, и я продолжаю посмеиваться, наблюдая за ней.
— Ну, во-первых, он таки протирал штаны, только не по библиотекам, а по музеям.
— Что? Гарипов — по музеям? Ну-у, мать… Это не я, это ты тут слишком быстро пьёшь!
— Да серьезно тебе говорю! Он там с натуры рисовал. Не смейся, ну… Но ты права — кроме этого, успевал гораздо больше, чем я в обычной жизни.
— Во-от! А я тебе что говорю! Дорогой! — она вскидывает руку, подзывая официанта. — Еще бокальчик! Вернее, два! Кто-то тут филонит, надо исправлять ситуацию.
— Инга, я…
— Ничего не знаю, мы слишком долго не виделись, чтобы ты сидела тут при мне воду пила. Так что, я тебе говорю… Серьезно, присмотрись. Или расспроси её. А не её — так папашку! Мать должна знать, чем живет ее ребенок, а подростки, сама понимаешь, брешут нам, даже если нет проблем с доверием. У них это хобби такое — побрехать. Возрастное. У некоторых проходит, а у некоторых остаётся навсегда.
И снова не могу не согласиться с ней, чувствуя благодарность вперемешку с досадой. Действительно, почему я раньше не обращала на это внимание? Инге хватило четверти часа, чтобы уловить в моих рассказах о Микаэле подозрительное белое пятно, а я, мать, ничего и не подозревала. Где же моя хваленая проницательность? Как всегда, работает на ком угодно, кроме тех людей, которые мне по-настоящему дороги.
И, чтобы, заглушить горьковатый привкус этого открытия, согласно беру у Инги новый бокал и говорю фразу, за которую она не может не ухватиться:
— А еще у меня свидание через пару часов. Вот я и думаю — может, не пойти?
Тепер очередь Инги давиться вином и изливать на меня потоки негодующего протеста. Холерическая и увлекающаяся, неравнодушная ко всему на свете, она уже несколько лет мечтает свести меня с кем-то, чтобы я, по ее словам «дурью не маялась и утёрла нос бывшему», которого необъяснимо недолюбливает. А, может, и вполне объяснимо. Но ради сохранения теплоты наших отношений, я не лезу в ее прошлое и не выясняю подробностей, которые мне не нужны. Главное, Инга обожает моего ребёнка и ко мне относится с сестринской любовью. А что у нее было или не было с моим все еще мужем — дело десятое. В конце концов, разве только у неё одной?
Спустя час мы с ней, по старой традиции, для бодрости заправившись кофе из ближайшей уличной кофейни, держа друг друга под руку и хихикая, спускаемя по эскалатору в один из парфюмерных бутиков, чтобы попробовать новинки и надушиться самыми дорогими ароматами. Разница между нашими первыми встречами только в том, что сейчас мы можем купить любые понравившиеся духи, но, не изменяя привычкам, нагребаем в сумку кучу пробников, а Инга пытается стащить полупустой тестер — и каким-то образом ей это удаётся.
Выйдя из метро и, прихватив на выходе еще по стаканчику кофе, мы продолжаем хохотать и обсуждать, какие же мы неисправимые дурочки.
— Так, держи, — пихает мне в карман свою добычу Инга, пока я успокаивающе придерживаю ее за локоть и рассказываю, чтобы она не расстраивались и мелкие кражи в магазинах — это еще не клептомания, а элементарный поиск адреналина в наших слишком спокойных условиях. Конечно же, если не повторяется систематически.
— Да не расстраиваясь я! Ну ты че? Так, Женька, слушай меня. Ты вот это свое психологическое говно оставляй. Оставляй-оставляй, говорю. Вместе с книжками. Книжки мне дай!
— Не дам. Зачем тебе мои книжки? — желая их защитить, я сжимаю пакет обеими руками.
— Потому что ты на свидание идёшь, а не в библиотеку! И не вздумай мужику рассказывать ничего про его тайные склонности! Не пытайся поставить ему диагноз!