Было и сладко-жутко (неужели Священный Хранитель и впрямь через нее весть подал?), и одновременно все в ней противилось такому неожиданному и нежеланному дару.

Бабушка даже не оглянулась.

— С чего, с чего… Да просто в пустую голову попасть легче!

* * *

Вот так-так!

Сон Ён врос в землю так резко, что его даже качнуло. В парочке, уединившейся возле стены, огораживающей поле с чем-то зеленеющим (в огородных растениях он пока не разбирался), сразу узнавались сыночек чиновника Ли и мелкая нахальная хэнё. Правда, та сейчас не была нахальной: стояла вся красная, вжавшись в стену, тараща глаза на нависающего над ней парня, и чуть ли не камни за спиной скребла. Надо думать, от волнения радостного. Некоторое время Сон Ён серьезно размышлял, не оттащить ли — в свою очередь — чиновничьего сынка от ноби, особенно когда увидел, что тот склонился к ее лицу. Вот так взять бы за шиворот, дернуть да хорошенько приложить об стену, к которой Ли Сын Хи сейчас прижал мелкую!

Но пришел к выводу, что это его никоим образом не касается. Глубоко вздохнул, задрал подбородок, заложил руки за спину и, отвернувшись от милующейся парочки, продолжил свою ежеутреннюю прогулку.

Правда, далеко все-таки не ушел. Завернув за угол, остановился, рассматривая окрестности. Красотами те по-прежнему не радовали — как ни пытался Сон Ён оценить их отцовским взглядом. Единственным, что всегда приковывало его взор, оставалось море. У берега темное, почти черное или, наоборот, «цвета зимородка», как у лучшего селадона,[29] грозово-синее вдали. Будь он поэтом, сумел бы воспеть золото солнечной дороги, серебро огромной полной луны и бесконечность морской глади, в которую стекает высокое небо… Может быть, даже лучше, чем великий Ли По Бо, написавший о ручье:

Увы, чиновника Ким Сон Ёна Небеса обделили способностью слагать поэтические строки. Но зато наслаждаться ими он мог вполне и даже пытался черпать в них утешение. Например, в бессмертных словах, которые регулярно вспоминались здесь, на острове:

Правда, и каша, и отсутствие зависти вовсе не его выбор, а неприятная всеобъемлющая необходимость. Каша для продолжения жизни, отказ от зависти — чтобы черное отчаяние не пожрало его сердце.

А вот это раздражающее… существо, подумал он, оглянувшись, — чтобы было на что отвлекаться от тяжких мыслей и на кого негодовать! Мелкая брела, заплетая ногами, вся пунцово-красная: как же ее развезло от тесного общения с чиновничьим сынком! Глядела в землю. Сон Ён встал у нее на дороге, подождал, пока ноби не ткнется лбом ему в грудь. Но девчонка и тогда не подняла головы, а машинально попыталась обогнуть его как несущественное препятствие. Пришлось откашляться со зловещей внушительностью.

Мелкая вскинула затуманенные глаза, и Сон Ён стиснул челюсти. Насколько далеко зашел Ли Сын Хи? Вряд ли влюбленная дурочка сможет ему в чем-нибудь отказать. Лучше бы старая хэнё выбила из внучки эту безнадежную влюбленность… Или наоборот, вбила хоть каплю здравомыслия и осмотрительности!

— Ну что, довольна? — осведомился Сон Ён. — Наслушалась ласковых словечек и обещаний?

— А? — Ха На, казалось, не поняла, потом оглянулась и, сообразив, побагровела: удивительно, как щеки не лопнули от прихлынувшей к ним крови. — Да ничего такого… у молодого господина просто ко мне дело было…

— И что же за дело такое, — не сдержался он, — при котором надо у забора тискаться?!

Девчонка даже руками всплеснула — то ли от растерянности, то ли от негодования, — но подавилась своей гневной речью, развернулась и потопала прочь. Сон Ён смотрел ей вслед с мрачным удовольствием: что, и сказать-возразить нечего?

…Он был так близко, горячий, сильный, дышал в лицо, держал за плечи — Ха На тряслась с непривычки, испуганная, взволнованная, одурманенная.

Но в то же время Ли Сын Хи не видел ее и не чувствовал. Говорил будто с самим собой. Жаловался. О том, что появился этот приезжий и отца околдовал: целыми днями проводят время в беседах, играют в падук,[32] пируют, веселятся с кисэн, про него, сына, не вспоминая, не приглашая. А чужак при встрече или высокомерно его не замечает, или, наоборот, усмехается нагло прямо в лицо. Даже приветствия уронить не снисходит. Слышал, какое-то дело затевает, для чего отец и отдает самых сильных ныряльщиц. Если будет работать Ха На или ее бабушка, пусть расскажут, что же на самом деле ищет этот подозрительный чужак. А уж он отблагодарит, не скупясь: и денег даст, и долю с урожая…

У нее язык не повернулся признаться, что не собираются они нырять ради пришлого. Да еще и после того, как Ли Сын Хи нашептал, что она ему давно уже нравится. И поцеловал жарко на прощание. Да и дальше бы пошел, если б она позволила, — ох, и трудно его было отговорить, оттолкнуть…

И надо же было этому ссыльному спесивцу как из-под земли явиться! Следит он за ней, что ли? Сам как будто никогда девчонок-ноби у каких-нибудь… столичных заборов завалить не пытался! Ой, а вдруг он все бабушке расскажет? Не миновать тогда не только жестокой трепки, но и заточения дома. Бабушка не поглядит, что есть нечего: скорее обеих с голоду уморит, чем на встречу с молодым господином Ли отпустит. Уже сколько назиданий давала, что должно блюсти себя до замужества и не только не позволять чего, но и даже не говорить лишний раз с парнями. Это вон Ким Сон Ёну отчего-то благоволит и без присмотра с ним внучку отпускает. С чего доверие такое? С чего возлюбила чужака-преступника больше местного, практически родного, от которого они только добро и видели?

Ха На остановилась и притопнула с досады. Ну что поделаешь? Придется искать помощи у этого невежи!

Догнала с трудом: янбан несся, будто на пожар. Только одежды за спиной развевались, ровно парус. Или крылья. Окликов то ли не слышал, то ли притворялся. А когда она все-таки догнала и ухватила его за рукав, смерил взглядом так, будто она гвоздь, а он — молоток, готовый заколотить ее в землю. Но вот странно: хотя запыхавшаяся Ха На и слова, кроме «подожди», вымолвить не могла, все пыталась отдышаться, руку из ее пальцев не вырвал. Так и стоял, неприступно сжав губы, и молча смотрел сверху.