— Так, понятно, — сказал милиционер и наконец отпустил Рыжего. — Если наконечник… виноват, модель… очутилась в музее, значит, этот мальчик в краже означенной модели не виноват.

— Конечно, не виноват, дяденька милиционер! — обрадованно завопил Рыжий.

Милиционер посмотрел на Рыжего так, как будто видел его впервые, и вдруг скомандовал:

— А ну-ка, давай отсюда! Раз, два, три!

По счету «три» Рыжий повернулся и, едва не сбив с ног Симгая, помчался к выходу.

— А теперь, — продолжал милиционер, обращаясь к Сергею Петровичу, — попрошу вручить модель наконечника гражданину иностранцу под расписку, во избежание международных осложнений… Я вам больше не нужен? — спросил милиционер у иностранца, забыв, что тот не понимает по-русски. Впрочем, тут же спохватился, откозырял всем, даже Симгаю, и степенно удалился.

Иностранец, повертев наконечник в руках, засунул его до половины в карман брюк, хотел закурить, но, видимо, вовремя вспомнил, что в музее курить нельзя, и сердито зачмокал пустой трубкой. Сергей Петрович продолжал выражать сожаление, уверяя, что музей ко всему происшедшему не имеет никакого отношения, что все это лишь досадное недоразумение.

Однако иностранец никак не мог успокоиться. Он раскрыл свой объемистый блокнот, попробовал рисовать, но у него вместо экспонатов получались какие-то чертики. Наконец, захлопнув блокнот, иностранец ушел. Симгай вышел из зала следом за ним. Сергей Петрович остался один. Он продолжал стоять возле ниши, с видом крайнего удивления пожимая плечами:

— Нич-чего не понимаю.

А в это время, в некотором отдалении от него, Янка и Генка, вышедшие из убежища, перешептывались между собой.

— Иди ты первым, — шипел Янка, — как будто ты только что пришел, а я пойду немного погодя, как будто ничего не знаю…

— А что я ему скажу? — артачился Генка. — У меня самого в голове все перевернулось… Какая-то модель, шут бы ее задрал!..

— Тогда идем вместе.

— Айда!

Напустив на себя независимый вид, друзья сделали несколько шагов по направлению к Сергею Петровичу, но тут же струхнули и подошли довольно робко.

— Здравствуйте, Сергей Петрович, — нерешительно произнес Генка.

Сергей Петрович обернулся, увидел, кто стоит перед ним, и равнодушно буркнул: «Здравствуйте», потому что сейчас ему было не до ребят.

— Что такое случилось, Сергей Петрович? — ягнячьим голоском спросил Янка.

— Понимаете, дорогие друзья, — ответил Сергей Петрович, который всегда употреблял такое обращение, когда сердился, — случилась нелепица. Пропал наконечник с копья Черного Принца, а вместо него на копье, неведомо каким образом, очутилась модель, муляж, изготовленный одним из уважаемых посетителей нашего музея, иностранным художником.

— Муляж? — недоверчиво переспросил Генка. — Насколько мне известно, муляжи делают из гипса или, на худой конец, из папье-маше, а этот… — Тут Генка вовремя прикусил язык и закончил: — Разве этот тоже был из папье-маше?

— Нет, он был металлический, — не заметив, что Генка едва не проговорился, ответил Сергей Петрович. — Но это не меняет сути. Все равно подделка!

— А где же настоящий наконечник? — спросил Янка.

— Пропал! Глупо, но факт!.. Глупо, потому что такая вещь никому не нужна.

— Как не нужна? — запротестовал ученый Генка. — Ведь он был из сверхтвердой сарацинской стали, секрет которой неизвестен!

— Э, какое там, — отмахнулся Сергей Петрович. — Давно известен. Еще в девятнадцатом веке уральские мастера раскрыли этот секрет. А в сравнении с нашей современной ванадиевой сталью сарацинский сплав — простая железка.

— Значит, и аспирант его стянуть не мог, — разочарованно сказал Янка.

— Какой аспирант? — насторожился Сергей Петрович.

— А здесь один сумасшедший бегает… с кадыком.

Сергею Петровичу было всего двадцать восемь лет. Счастливый возраст, в котором разум уже стал спокойным, а юношеская фантазия еще не потеряла своей остроты. Поэтому Янкины предположения насчет коварных замыслов аспиранта были выслушаны с интересом. Впрочем, Сергей Петрович тут же рассмеялся.

— Самое любопытное, что этот аспирант — не металлург и ему секреты сплавов совершенно не нужны.

— А кто же он? — спросил сбитый с толку Янка.

— Он вроде меня, археолог.

Сергей Петрович ответил не совсем точно. Сам он окончил исторический факультет. Археология была его второй профессией. Увлекаясь ею, он любил утверждать: «На свете есть лишь одно — будущее!»

— Тогда зачем же существует археология? — подшучивали товарищи.

— Для того чтобы ученый, копаясь в старине, смелее утверждал права будущего.

В жизни попадаются люди с характерами архивариусов, по странной случайности работающие в области разведки будущего. Сергей Петрович, напротив, был историком с пламенным темпераментом новатора. Он даже внешностью напоминал революционера начала девятисотых годов: длинные волосы, вдохновенное открытое лицо, ясные глаза за очками в тонкой металлической оправе, быстрота движений, без намека на суетливость, такая же точность и быстрота в восприятии окружающего.

И наряду с этим в Сергее Петровиче было много детского, чистого, восторженного…

Янка приходил к матери в музей довольно часто. Он ходил сюда еще до того, как сдружился с Генкой. Здесь в музее и было положено начало историческому знакомству с Сергеем Петровичем. Состоялось оно, надо сказать правду, не по Янкиной инициативе. Это маме хотелось, чтобы сын пристрастился к чему-нибудь путному, не бегал зря по улицам. А так как самым симпатичным и самым общительным тут был Сергей Петрович, то мама и познакомила Янку с ним. В момент знакомства сыну была дана характеристика, существенно отличающаяся от тех, которые приходилось слышать Янке от мамы в иной обстановке.

— Мой Янка — хороший мальчишка, — говорила мама. — Добрый и смышленый. Одна беда — отца у нас нет… Уж вы им займитесь, Сергей Петрович.

Сергей Петрович знал Янкину трагедию, видел, что мальчик очень болезненно переживает ее, и в разговорах старался не касаться этой темы. На первых порах отношение парнишки к Сергею Петровичу было сдержанным: практичный Янка не мог всерьез восторгаться человеком, живущим в отвлеченном мире старины.

Но после того как Янка познакомился и сдружился с Генкой и тот, независимо от Сергея Петровича, приподнял перед другом завесу, за которой скрывались древние миры, когда он рассказал о страшных гуннах, которые иссекали себе подбородки ножами, чтобы помешать расти бороде, об испанском короле Карле Третьем, который загонял в ограду оленей и косуль и расстреливал их из пушек, — тогда трезвомыслящий друг начал проявлять некоторый интерес к истории.

Надо ли говорить, что Генку и Сергея Петровича свел Янка? Свел, гордясь перед одним — своим начитанным другом, а перед другим — своей близостью к таким людям, как Сергей Петрович.

…Услышав, что подозрительный аспирант оказался всего-навсего безобидным археологом, оба друга заметно приуныли. Подозревать больше некого, вся таинственность рассеялась. В конце концов выяснится, что наконечник свалила тряпкой уборщица или зацепил щеткой Симгай, когда обметал пыль, и предмет, вокруг которого разгорелось было столько страстей, преспокойно валяется,