картотеки; на ящике было написано: «1915–19». Желтые конверты были повернуты открытыми сторонами наружу – кроме одного. Его он вытащил, развернул и достал оттуда розовый бумажный пакет в красную полоску, как на леденцах. Куда пойти? Не вниз – вдруг Энн неожиданно придет. Не в спальню – слишком похоже на супружескую измену. Остаться здесь? Но где? Не за столом; это будет совершенно не то. Нехотя он решил отправиться в ванную комнату.

Грэм не мастурбировал с восемнадцати лет, с вечера перед тем утром, когда он позвал Элисон, свою первую подругу, на свидание. Это укрепило его решимость пригласить ее; а потом, в припадке благочестивой благодарности, он решил отказаться от этой практики. Кроме того, он всегда чувствовал себя виноватым. Дома он мастурбировал в туалете, либо до, либо сразу после опорожнения кишечника, поэтому, если его спрашивали, где он был, он, в общем, не врал. Это немного ослабляло угрызения совести, но они все равно угодливо ошивались где-то поблизости.

Вдобавок он осознал, что не мастурбировал с тех пор, когда люди думали про это как про «мастурбацию» – прохладное, нахмуренное, медицинско-библейское слово. Безусловно, слова были и другие, но всегда казалось, что это именно «мастурбация». Мастурбация, фелляция, дефекация – серьезные слова из детства, означающие действия, которые следует обдумать, прежде чем к ним приступить. Сейчас речь идет исключительно о том, чтобы подрочить, отсосать, посрать, и никто об этом не задумывается. Собственно, «срать» он говорил и сам – редко и не прилюдно. Разумеется, в устах Джека «подрочить» звучало совершенно буднично, как и «трахнуться». У Грэма оба термина по-прежнему вызывали некоторое опасение. «Дрочить»: такое тихое, домашнее, безвинное слово; похоже на какое-то занятие кустаря-одиночки.

Двадцать два года он не мастурбировал. Не дрочил. В нескольких разных квартирах и домах. Он сел на унитаз и огляделся вокруг; потом встал и придвинул бельевой ящик с пробковым верхом. На ковре, по краям запыленного прямоугольника, остались четыре глубокие дырки. Грэм снова устроился на туалетном сиденье, подтащил бельевой ящик еще ближе и положил на него свой конверт. Потом спустил штаны и трусы до щиколоток.

Получалось не очень удобно. Он встал, закрыл крышку унитаза и положил на нее полотенце. Потом устроился обратно, вдохнул, засунул руку в конверт и вытащил из него два журнала, торопливо купленные в лавке газетчика-индуса по пути из дальнего кинотеатра. Он старался придать себе удивленный вид, как будто покупает их для кого-то другого, но подозревал, что ему в лучшем случае удалось выглядеть воровато.

Один журнал был «Пентхаус», про который он слышал, другой – «Рапира», про который не слышал. Он положил их рядом друг с другом на бельевом ящике и прочитал часть содержания, вынесенную на обложки. Он задумался о названии «Рапира». Какие ассоциации оно должно вызывать – мир пиратского секса, где царит Эррол Флинн?[20] Или это просто фаллический символ?

Девушки на обложках – обе по какой-то издательской традиции обнажали только один сосок – показались Грэму невероятно красивыми. Зачем им понадобилось раздеваться на публику? Или есть какая-то связь между невероятной красотой и желанием раздеться? Скорее всего, связь есть между невероятной красотой и порядочными деньгами, которые предлагают за раздевание. Скорее всего, так.

Он глубоко вздохнул, посмотрел вниз на то, что обычно называл своим пенисом, но сейчас сомневался, схватил его правой рукой и перелистнул обложку «Рапиры» левой. Еще одна страница с содержанием, украшенная на этот раз фотографией глубокой розовой расщелины, на вершине которой растут тропические джунгли. В расщелине, судя по всему, шел дождь. Грэма это заворожило и слегка ужаснуло. За этим следовало несколько страниц читательских писем, тоже проиллюстрированных географическими снимками, а потом восьмистраничная фотосессия еще одной невероятно красивой девушки. На первой странице она сидела в плетеном кресле в одних трусиках; потом, голая, ласкала свой сосок; потом ласкала… в общем, там, внизу, пока на восьмой странице не представала за попыткой вывернуть свою… штуку наизнанку, как будто это карман брюк. На этой последней странице, пока мозг Грэма пялился, его сперма (как он о ней думал, хотя сейчас опять-таки не был вполне уверен) совершенно неожиданно вырвалась наружу. Она выплеснулась на левый рукав его свитера, на ящик для белья и на гуттаперчевую девушку.

Охваченный паникой, как будто на все про все у него было две секунды, Грэм оторвал кусок туалетной бумаги и принялся вытирать свой рукав, свой журнал, свой за неимением лучшего слова пенис и ящик для белья. С ужасом, он заметил, что на пробковой поверхности ящика теперь видны несколько влажных и довольно липких отметин. Он спустил размякшую бумагу в унитаз и задумался, что теперь делать. Пятна были как-то не очень похожи на обычные пятна воды. Что он пролил, что ему сказать? Лосьон? Шампунь? Он подумал о том, чтобы капнуть на ящик несколько капель шампуня, чтобы, когда Энн спросит (как спрашивал его отец), он мог бы ей, по крайней мере, не лгать. Но что, если шампунь оставит непохожую отметину? Тогда придется сказать, что он разлил шампунь и плюс к этому лосьон. Это звучит не очень правдоподобно. Тут он понял, что в туалете находится едва ли пять минут. Энн придет еще очень не скоро. Он может выждать и посмотреть, что станет с пятнами.

Попытка подрочить, как, видимо, ее надо было уже называть, оказалась не слишком удачной. Очень короткой, очень внезапной, в конце и вовсе панической, чтобы ею можно было осознанно насладиться. Прежде всего его выбили из колеи сами журналы. Он прислонился к туалетному бачку и открыл «Пентхаус». Потом прочитал содержание и обратился к колонке про спиртное. Вполне осмысленно, хотя стиль слегка разухабистый. За этим следовали колонка про автомобили, модная фотосессия и фантастический рассказ про то, что случится с мужчинами, когда роботы не только окажутся лучше своих плотских соперников, но и смогут оплодотворять женщин. Потом он прочитал колонку с письмами и ответы редактора, которые произвели на него самое благоприятное впечатление.

К этому моменту он заметил две вещи: его член, как он теперь решил его называть, начал снова укрепляться по мере чтения письма домохозяйки из Суррея, которая находила радость в ассортименте дилдоподобных объектов, доступных настойчивому искателю самоудовлетворения; а его сперма (сказать что-нибудь вроде «малафья» он пока был не готов) вроде бы совершенно высохла. Взялся за гуж, радостно сказал он себе, и начал снова дрочить, только теперь с бо́льшим вниманием, интересом и удовольствием в начале, в середине и в конце.

5

Амбалы и очкарики