— Понимаю, что ты волнуешься, неразумное дитя. Но возьми себя в руки. Ты уже взрослая, чтобы так вести себя. Что у тебя с лицом?

— Создатель накажет вас за это бесчинство…

Ноги у Лаэтаны подкосились, и она рухнула на пол. Настоятельница всплеснула руками.

— Сестра Ивна, сестра Глория, помогите! В лазарет ее!

Две монахини вскочили, подхватили девушку под руки и поволокли из Приемного Покоя.

— Кажется, милорд, сегодня отбыть не получится… Но к утру сестра Эвтерия непременно поставит ее на ноги. Боюсь, в ее состоянии есть доля моей вины. Не следовало оставлять леди Риган без завтрака. Все-таки растущий организм…

Боркан не ответил настоятельнице, даже не взглянул на нее, а повернулся к неприметной незнакомке в синем плаще.

— А вы что скажете, монна Тила?

— Скажу, что за девушкой нужно присматривать, милорд. Я чувствую действие корня шабод. Либо она регулярно принимает его, либо ей подсунули его в пищу, либо она нарочно приняла его сегодня.

— Зачем?

— Чтобы все решили, будто она больна.

— Тогда я сейчас же выезжаю в Ларгус!

Монна Тила покачала головой.

— Нарочно или нет, она отравилась. Придется ждать минимум сутки, прежде чем дальнее путешествие станет безопасным для нее.

— Надеюсь, я не зря нанял вас, монна Тила. Вы позаботитесь обо всем?

— Можете на меня рассчитывать, милорд.

* * *

Весь день Лаэтана бредила в лазарете, обнималась с Аритой, бессвязно бормотала. Сестра Эвтерия, заправлявшая лазаретом вместо Орделии, потчевала ее отварами и настоями. Жар не спадал. К вечеру девушка успокоилась, смолкла, укуталась в одеяло и мерно засопела. Эвтерия оставила на ночь подле пациентки одну из помощниц — воспитанницу-сироту, принявшую постриг.

Молодая монахиня зажгла свечу в дальнем углу лазаретной кельи, загородила ее тумбой, чтобы свет не падал на Лаэтану, и принялась читать благочестивые проповеди Святого Жимара. То и дело она поглядывала на Лаэтану, а то и подходила пощупать лоб. Девушка оставалась горячей, но дышала спокойно и больше не бредила. Ближе к полуночи монахиня заложила страницу книги тканевой закладкой и, не задувая свечу, прилегла на кровать. Вскоре ее ровное дыхание заглушило дыхание Лаэтаны.

Свеча догорела к часу ночи. Тогда Лаэтана перевернулась с боку на бок и приоткрыла глаза. Пролежав так десять минут, она бесшумно приподнялась с кровати. Сдвинула матрас, подушку и одеяло так, чтобы казалось, будто она укуталась с головой. Затем на цыпочках прокралась к двери, без скрипа открыла ее и выскользнула в коридор.

Лазарет располагался в цокольном этаже. Лаэтана открыла окно в коридоре и выкарабкалась наружу. Пригибаясь к земле, она метнулась в парк. В дупле раскидистого клена Розали оставила небольшой узелок с необходимыми вещами. Веревка лежала сверху, как Лаэтана просила.

Лаэтана пощупала пульс. Ровный. Жар по-прежнему сжигал тело, сознание оставалось слегка помутненным, но дышала и двигалась она ровно. Она подивилась собственному спокойствию. Впрочем, чего особенного? Эдера убегала из монастыря сотни раз незамеченной, если кто-нибудь не сдавал ее. И возвращалась незамеченной.

Перед Лаэтаной задача вдвое проще — возвращаться не надо. Задолго до рассвета она будет далеко от монастыря. Далеко от своего детства… Она стиснула зубы, сдавливая комок плача в груди. Ее детство сгинуло. Сгинуло в день Сожжения. В день смещения матери Иотаны. Или в день "лорда Ардена" — в день отъезда Эдеры. Не все ли теперь равно. У нее больше нет детства. Нет семьи. Ничего, кроме собственной судьбы. Судьбы, что тянула ее, как за ниточку, на северо-восток, к пустому пепелищу.

Она дошла до монастырской стены. Вот и огромный вабурн, что служил им опорой много раз. Лаэтана закинула за плечо походный узел и полезла на дерево. С толстой ветки она перепрыгнула на монастырскую стену, закрепила на зубце кончик веревки и сбросила моток вниз. Лишь тонкий слух феи различил бы шорох веревки о камень. Лаэтана подергала веревку. Должна выдержать. Она много раз крепила ее или помогала крепить Эдере. У них был огромный запас "походных веревок". Девушка свесила ноги со стены, взялась за основание веревки… Она много раз ходила таким путем. Дыхание по-прежнему было ровным. Она ничуть не волновалась. Скоро она будет далеко…

Она принялась спускаться, уверенно, осторожно. Через несколько минут ноги коснулись земли. И в этот момент две руки обхватили ее за талию.

— Попалась, касаточка!

Лаэтана брыкнулась и ударила напавшего обеими ногами поддых. Тот взвизгнул и выпустил ее. Девушка опрокинулась на землю и кубарем отлетела в сторону. Она вскочила на ноги и бросилась бежать. От крепостной стены отделились три тени. Две шпаги крест-накрест загородили ей путь. Она поднырнула, проскользнула между врагами… и уперлась в невидимую преграду. Лаэтана рванулась вбок — преграда была и там. Ее будто замуровали в прозрачном колодце.

— Вот и все, разлюбезная княжна! Весьма признателен вам, монна Тила. Вы оказались правы! Вас ждет достойное вознаграждение.

Лаэтана обернулась на злорадствующий голос лорда Боркана. Рядом с гнусным кромцем стояла та самая невзрачная кикимора в синем плаще. Она сосредоточенно смотрела на Лаэтану. Точнее, не на саму Лаэтану, а на пространство вокруг нее. Магичка. Проклятый "жених" выследил и поймал ее с помощью магички. Как же Лаэтана не раскусила ее сразу… Синий плащ — новый цвет магов, вместо прежнего черного…

Должно быть, эта Тила не очень сильная волшебница. Эдера как-то писала, что по ее учителю никогда не заметно, что он творит магию, зато она сама во время сложных упражнений пыжится, как Риса на зачете у Церберши. Чем сильнее маг, тем меньше внешних усилий забирает у него творимое колдовство, тем спокойнее мимика. А эта Тила походила на взведенную пружинку, ограждая Лаэтану невидимым барьером. Значит, она слабачка.

Правда, Лаэтане сей вывод ничем не помогал. Сильная или слабая, магичка держала девушку за невидимой оградой, пока трое мужчин не приблизились, не связали ей руки и не подвели к хозяину. Лорд Боркан взирал на невесту со смесью похоти и торжества.

— Прилетела, пташка? Порхать ты умеешь. А скоро я послушаю, как ты поешь!

Третий день Бродячий Айлен ходил ходуном. Раньше здесь жили восемнадцать детей. Теперь к ним прибавилось полсотни взрослых мужчин и женщин. И это прибавление не понравилось никому — ни детям, ни замку. Ни самим пришельцам. Замок гудел и трясся, не давая уснуть никому. Маги, вымотанные дорогой и ночевками под открытым воздухом, надеялись переночевать под крышей и в теплых мягких постелях, а их встретили очередные содрогания стен. Этого им хватило в столице.

Двое суток Артан и группа приближенных к нему магов пытались войти в контакт с замком. Айлен никак не показывал, что слышит и понимает магов. Лишь упорно старался вышибить непрошенных гостей из замка. На третий день до упрямца дошло, что ему не одолеть в одиночку сорок шесть нарушителей спокойствия. И он заговорил с их предводителем.