– Ну вот! Людям ведь главное показать, что надо делать, вдохновить их.

– Ты думаешь?

Чуткое ухо Зои уловило, что под сухим и колючим, как песок, скептицизмом, который так часто обижал ее в ответах дочери, бежит тонкий ручеек надежды; ей страстно захотелось поддержать эту надежду, помочь ей вырваться наружу, но в голову, как назло, не лезло ни одной умной мысли – всё какие-то банальности.

– Ну конечно, Ясь, – сказала она так твердо, как только могла: пусть банальности будут хотя бы весомыми. – Люди ведь не разбираются в этом. Овраг и овраг, подумаешь… А если приходит специалист и говорит, что это опасное место, что надо как-то его укреплять, – они послушают. Люди ведь не дураки.

Ей почудилось, что Ясино лицо посветлело, но в этот момент зазвонил телефон. Дочь убежала, и беседа забылась – даже полуразмытое фото на стене не напоминало о ней до тех пор, пока не исчезло. Странно, что она не забрала с собой остальные: групповые снимки с летних практик, драматические горные пейзажи из календарей – все они, оказывается, были не так важны для нее, как газетная страница с неправильным заголовком. Чем, интересно, закончилась та история со статьей? Зоя попыталась вспомнить, изменилось ли что-то в городском парке за эти несколько лет. Деревьев там вроде бы не прибавилось, а насчет воды она и вовсе не знала. Надо бы как-то выяснить, подумала Зоя, прикрывая за собой дверь. Яся будет рада, если ее исследование и правда кому-то помогло.

Квартира была еще меньше, чем я думала. Она занимала ту часть мансарды, что смотрела окошками-бойницами не на город, а в густую и колючую дворовую зелень. Тесная прихожая перетекала в кухоньку, а спальное место помещалось на антресолях. Карабкаться туда нужно было по узкой лесенке вроде тех, что бывают в фирменных поездах. Правда, чистота везде царила безупречная, и на мебель хозяева не поскупились – был и стол, и шкаф, и матрас. Почти все квартиры, что я смотрела раньше, сдавались голыми. Я бы, пожалуй, поселилась в этом купе с удобствами, на самой окраине Западного Хобарта – нарядного, богатого, сидящего на пригорке, будто разодетая публика в театральной ложе. Уже столько вариантов пересмотрено: студенческие коммуналки, где по стенам развешаны веселые, как детсадовский плакатик, расписания уборки и правила поведения; квартиры всех размеров и мастей, включая разделенный на клетушки кирпичный склад викторианской эпохи, с несущими колоннами посреди комнаты и казематной угрюмостью неоштукатуренных стен. Всякий раз что-то мешало мне поставить уверенный «плюс» напротив адреса в списке. То район был шумным, то смущала подвальная сырость жилища или неоправданно высокая цена. Тем временем варианты подходили к концу, и я рисковала, как разборчивая невеста, остаться на бобах.

С пристрастием осмотрев квартиру, я заперла дверь и бросила в сумку ключи на пудовом брелке. Возвращаться в агентство я решила другой дорогой, чтобы еще немного погулять по новому району. Облака с утра разошлись, и гора Веллингтон, мелко присыпанная снегом, сияла теперь почти по-альпийски. Я читала, что снег здесь выпадает нечасто – а значит, мне повезло, ведь по календарю местная зима уже закончилась. Холодно, правда, было по-прежнему, но этот холод, ползущий с океана, я чувствовала только на щеках. «Не бывает плохой погоды, – повторяла я про себя норвежскую поговорку, натягивая по утрам вязаные гетры и перчатки. – Бывает неумение выбрать одежду».

Улочки амфитеатром спускались по склону, и парадные окна домов были обращены туда, где у всякого амфитеатра находится сцена. Зрелища не отличались разнообразием: лишь синевато-стальная полоска реки в чаше холмов да разноцветные крыши внизу; и все-таки это лучше, чем каждый день видеть только коттеджи соседей. Они тут были сплошь одноэтажными, не то что в Сити или университетском Сэнди-Бэй, где я смотрела квартиры до сих пор. Но деревней тут тоже не пахло – даже той прилизанной деревней, какой был наш частный сектор за железной дорогой. Никто не колол дрова для бани, не бродили в высокой траве белые козы, а палисадники были слишком малы, чтобы выращивать там что-то всерьез. Гудела газонокосилка, ровняя лужайку перед домом. Вдоль гладко асфальтированных улиц стояли машины, все как одна чистенькие, а на перекрестке, сонном и пустом, мерно тикал пешеходный светофор в ожидании, пока кто-то нажмет кнопку, чтобы перейти.

Я свернула в соседнюю улицу, и тут что-то зацепило мое внимание – тоненько, как кусок проволоки, натянувший подол. Окинув взглядом безлюдный пейзаж, я тут же отыскала виноватого. Им оказался телеграфный столб, накренившийся градусов на пять. Ни следов, ни предупреждающих знаков вокруг не было. Я прошлась чуть дальше, внимательно изучая асфальт, стены домов и деревья. Очень скоро на глаза мне попался просевший участок бордюра, также без видимых повреждений. Рядом, за низкой деревянной оградой, буйствовали дикие травы. Мощеная булыжником дорожка почти вся заросла, у крыльца валялись скомканные газеты; а левее, на грязно-серой стене, зияла ветвистая длинная трещина.

Вот теперь я поставила бы тысячу против одного, не глядя больше ни на землю, ни на телеграфные столбы.

Это оползень.

Он был совсем не похож на своего русского собрата, увековеченного в моей дипломной работе. Тот, первый, был идеальным, как тщательно выстроенный опытный полигон. Десять минут пешком от дома – и пожалуйста, учись: фотографируй, делай замеры. Все механизмы у него были наружу. Оползень-экстраверт. А сейчас передо мной был хитрец, молчальник. Застроенный еще в позапрошлом веке, залитый асфальтом, он продолжал дышать и копить силы для рывка. А может, он уже однажды просыпался?

Нужно всё узнать о нем. Пойти в библиотеку, в архивы. Я ускорила шаг – время поджимало, в агентстве ждали ключей – а глаз сам собой искал новые детали, и в голове раскручивался маховик. Тему диссертации утвердили только вчера; еще не поздно всё поменять. Я достала из сумки мобильник и набрала номер руководителя. В ухе запищали непривычные двойные гудки – они всегда вызывали в памяти самый конец «Empty Spaces», где в утихающий песенный ритм внезапно вклинивается обрывок телефонного диалога. Чужеземное «Алло» в моей трубке тут же стерло иллюзию: руководитель был индусом и говорил на беглом, но совершенно непонятном английском. Когда можно прийти на консультацию? «В четверг», – ответил он, и я живо увидела, как узловатый коричневый палец поправляет на переносице очки. Прасад занимался изучением динамики полярных льдов методами дистанционного зондирования, и это вызывало во мне уважение. Должно быть, в антарктических экспедициях ему приходилось мерзнуть сильнее, чем остальным.

Время подбиралось к полудню, пора было немного передохнуть: за утро я прошагала, по самым скромным прикидкам, километров восемь, и как минимум треть из них – в горку. Пожалуй, надо зайти в любимое кафе, а потом подумать, что делать дальше. Я сама не ожидала, что так быстро найду здесь свои места. Это кафе попалось мне на второй день после приезда. Я брела по пешеходной улице в центре – пестрая плитка мостовой, скамеечки, вереницы магазинов. Купила тетрадей, туристических открыток родным и, свернув куда-то, услышала перезвон колокольчиков. Он становился все ближе, а потом передо мной открылся овальный атриум с колоннадой и разбросанными там и сям деревянными столиками. Со стены косила глазом луна, блестя стальной лысиной, а рядом с ней водил смычком черный кот, оседлавший виолончель. Эта странная парочка не имела ничего общего с дюжиной сказочных зверюшек на фасаде кукольного театра в Москве, да и сами часы были гораздо скромнее образцовских. Но мне почему-то захотелось присесть за столик под этими часами, переведенными невидимой рукой на пятнадцать лет назад.