Фестиваль оказался отличным: с парадом матросов, живой музыкой в разных концах городка, художественными рынками, едой и пивом на каждом углу. Самым же замечательным был момент, когда вся вереница парусников вдруг снялась с места и неспешно друг за другом поплыла вдоль берегов. А вокруг больших и красивых судов под полными парусами бестолково толкались сотни крошечных яхточек, моторок, лодок и всяких других плавучих штуковин – просто какой-то час пик на море! И было трудно понять, как они все там не сталкиваются друг с дружкой.

Понравилась мне еще одна деталь: в небольшом городке Фалмуте по этому фестивальному поводу высадилась примерно тридцатитысячная толпа. Когда же она рассеялась, в городе нигде не осталось брошенных бутылок, целлофановых пакетов и окурков и не появилось вытоптанных газонов или поломанных лавок – будто и не было здесь накануне всех этих людей…

И вот, довольные и уставшие, едем мы с Джеймсом домой по небольшой дороге. На ней – “лежачие полицейские” (по-английски их зовут “спящими”). Я недоумеваю, зачем они тут: слева лес, справа почти сразу начинается залив, никаких деревень или даже пешеходных троп поблизости. Потом у дороги вижу знак “Осторожно: утки и лебеди!”, и все становится ясно.

Тем временем я потихоньку прихожу к выводу, что слово “дорога” для местных путей совсем не подходит. Для них было бы справедливо придумать какое-нибудь совершенно другое слово, потому что, раз проехав по ним, назвать их дорогами я никак не могу. На самом деле это такие углубления в земле посреди лесов и полей, проторенные еще во времена римлян и оставшиеся на том же самом уровне, притом что вокруг образовался культурный слой в несколько метров, на котором, в свою очередь, выросли деревья. Короче, это узкие заасфальтированные полутоннели с земляными боками. По ширине они только-только позволяют проехать какой-нибудь крошечной машинке типа “сузуки джимни”. Ночами они не освещаются, а смыкающиеся над ними кроны деревьев не пропускают даже лунный свет. По всяким разным причинам они еще весьма извилисты, и, поскольку местность холмистая, на них много спусков-подъемов. Когда мы изначально поехали по этой дороге, я как-то не очень волновалась, мне и в голову не могло прийти, что она двусторонняя, пока нам не попалась встречная машина. И вот тогда нам пришлось сдавать по этому самому неосвещенному тоннелю назад, с поворотом и круто вверх – до небольшого углубления в стене из земли, чтобы разъехаться. Я тут же решила, что водить здесь мне совершенно неохота – пусть уж лучше Джеймс тренируется! Забегая вперед, отмечу, что позже натолкнулась на точно такую же дорогу совсем недалеко от дома в Свонедже, в графстве Дорсет, так что никто и нигде в английской провинции от этого кошмара не застрахован.

Как английские маяки гудят, а не светят. Кафе в магазине старья. Фермерство по-английски. На руке у них всего четыре пальца. Кладбище домашних животных

Раз уж мы оказались в графстве Корнуолл, Джеймс решил показать мне Лиззард (Ящерицу) – самую южную точку Великобритании. Там довольно дикие места – обрывы, темные скалы; все и так-то мрачное, а в тот день, когда мы приехали, во всем Корнуолле светило солнце, а на этом полуострове был сильнейший туман, и из него раздавались какие-то протяжные и тоскливые гудки. Ничего подобного мне раньше слышать не приходилось, и я насторожилась: “Слушай, Джеймс, что это за странные звуки такие?” Джеймс улыбнулся и снисходительно так говорит: “Ничего не странные! Это же маяк!” – “А почему он тогда гудит, а не светит?” – придирчиво допытываюсь я (в дословном переводе с английского “маяк” – “дом света”). Джеймс начинает раздражаться: “Ты что, сама не можешь догадаться? Какая польза от света маяка в тумане? Его же все равно не видно! А так суда хоть слышать могут, что тут земля!” – “А-а-а”, – тяну я, а сама думаю: мне даже вблизи не понять, откуда точно исходит звук, а как же тогда бедные корабли…

Тут мы решили остановиться и где-нибудь перекусить, но поблизости не было ни одного паба, и нам ничего не оставалось, как зайти в одинокую кафешку. Она оказалась престранной: это, в первую очередь, был магазинчик всякого старья: кукол, игрушек, бэушной посуды, старых журналов и другой дребедени такого же рода. Все это стояло, свисало с потолка, лежало на полу – короче, создавало ощущение полного беспорядка. При этом посреди всего бардака стояла парочка столов, и очень разговорчивая и приветливая хозяйка разогревала для клиентов бутерброды и разносила напитки. Необычное такое предприятие…

В Лиззарде мы пробыли немного – странно как-то долго бродить там в тумане. А по дороге домой решили сделать крюк и заехать в гости к знакомой паре, молодым фермерам. У них трое маленьких детей, живут они все вместе в большом отдельном доме, и огромные поля вокруг принадлежат их семье. Когда мы приехали, они только что закончили убирать в коровнике и были, как и положено фермерам, в резиновых сапогах и выцветших футболках. Мы сели пить чай во дворе, по которому бегали куры, и наши знакомые стали рассказывать про свое хозяйство. У них 120 коров, и только вчера хозяин принимал роды у одной из них. При этом теленок и корова чуть не умерли, и он в красках описывал, как их спасал. Еще выяснилось, что на этих 120 коров у них нет ни одного работника, и они делают все сами, вдвоем! А заодно занимаются посевами – пашут, засевают и убирают несколько больших окрестных полей, опять-таки вдвоем. (Я тут же прикинула, что в России наверняка на такой площади было бы задействовано население целой деревни.)

Когда мы уезжали, наши друзья надавали нам цуккини и огурцов с собственного огорода (который, понятное дело, тоже обрабатывают сами; но тут уж их маленькие дети им помогают). Прощаясь, мы пригласили их как-нибудь на неделе сходить с нами поужинать, но они сказали, что в ближайшее время не смогут – их няня попала в больницу, и детей будет не с кем оставить. Оказалось, что детей в возрасте до 12 лет нельзя оставлять одних без присмотра. За это, если кто-нибудь узнает и настучит в полицию, могут и оштрафовать.

По дороге домой Джеймс рассказал, что часто родители справляются с этой проблемой так: примерно лет в девять они начинают отпускать детей друг к другу в гости с ночевкой, и иногда на ночь их там остается не только по двое-трое, но и больше (если размер спален позволяет). Это неплохой способ дать родителям немножко отдохнуть от своих отпрысков – они не дома и в то же время под присмотром. А про своих дочерей Джеймс отметил: “Мои чуть ли не все выходные в этом году ночевали в гостях – это когда у них дома не толклась вся эта куча друзей. И ничего: их мать вполне довольна”.

Едем мы в Фалмут и пытаемся выяснить, есть ли похожие слова в английском и русском. Оказывается, что, учитывая удаленность наших стран, отсутствие войн между ними (за исключением разве что Крымской) и общих границ, таких слов на удивление много: сестра, брат, нос, бровь, щека, лампа, ну и так далее (я уж не беру всякие там заимствования из английского или общие в своем латинском происхождении слова типа кузен, футбол, бриджи, галоши, калории, телефон, инженер, термометр и т. п.). Мы радуемся всем этим совпадениям, но тут я что-то рассказываю Джеймсу и говорю: “И все пять пальцев на руке!” Он удивляется: “Как это – пять пальцев?” Я не совсем понимаю, что здесь такого, тогда он уточняет: “Ну, на руке же всего четыре пальца и один thumb!” (В английском большой палец обозначается отдельным словом – thumb.) Я спрашиваю с тихой оторопью: “Ты что, хочешь сказать, что на руках у человека всего восемь пальцев?!” Джеймс спокойно и твердо отвечает: “Да, восемь пальцев и два thumbs!” Я тогда холодно задаю еще один вопрос: “Так, хорошо, а на ногах тогда как же?” Джеймс довольно сухо разъясняет: “А на ногах у человека десять toes (пальцев ног)”. Я с победоносным видом выдаю: “Вот видишь! А почему тогда не восемь toes и два thumbs?!” Тут мы ошарашенно смотрим друг на друга и понимаем, что эту беседу пора прекращать…