Современность, с другой стороны, сделала ошеломляющие открытия в отношении нашего понимания правосторонних квадрантов – открытия, которые в этом смысле вывели древние традиции на чистую воду. Традиции не смогли устоять под суровым натиском современности и вынуждены были уйти со сцены серьёзного научного рассмотрения повсюду на современном Западе (включая теорию и исследования). Этот триумфальный марш современности был тонко подмечен Кантом: «Современность означает, что, если один из твоих друзей пришёл к тебе домой и застал тебя молящимся, ты должен испытать смущение».

Так и есть.

С другой стороны, постсовременность (мы пока просто сделаем общий набросок, а к деталям вернёмся позже) сосредоточилась на ещё одном слепом пятне традиций, которое она разделила с современностью, – на так называемой монологической природе их знания (что означает много всего, но вы можете рассматривать это как отсутствие диалогичности и межсубъективности, отсутствие понимания того, как культура формирует индивидуальное восприятие феноменов и дхарм, и того, что при совершении этой ошибки истина приписывается тому, что отчасти представляет собой лишь культурные предпочтения).

Хабермас даёт монологическому знанию разнообразные имена, в частности, он называет его «философией субъекта» и «философией сознания» – и то, и другое он вместе со всеми другими мало-мальски стоящими теоретиками-постмодернистами полностью и беспощадно раскритиковал. «Философия субъекта» попросту считает, что индивидуальный субъект сознаёт явления, тогда как любой субъект в действительности находится в сети культурных контекстов, полностью неосознаваемых этим субъектом. Например, тибетский отшельник в ХIV веке мог сидеть в своей пещере и созерцать объект сознавания – возможно, из «Забмо янгтиг», – думая, что он имеет дело с данными реалиями, в то время как на самом деле всё, что возникало в его сознании, было в очень большой степени (но не полностью) сформировано культурой, к которой он принадлежал. Он думал, что созерцает вневременные истины, которые справедливы для всех, в то время как немалое их число относилось исключительно к тибетским культурным образам.

«Философия сознания» – это сходное предположение, в частности, утверждающее, что существует отдельное сознание, а феномены являют себя этому сознанию, будь то индивидуальное, коллективное или «сознание-сокровищница» (например, алайя-виджняна). Любая медитативная и созерцательная традиция делает такое допущение, в корне неверное. Это глубоко ошибочное представление, которое во многом ведёт к залипанию в том, что часто называют ложным сознанием. Сейчас самый простой способ констатировать единогласно разделяемую постмодернистами критику философии сознания – просто сказать, что философии сознания неведомо то, насколько глубокое влияние на сознание оказывают остальные три квадранта, причём они делают это способами, которые остаются совершенно невидимыми для сознания самого по себе. (Великая холархия традиций мудрости – это тоже почти целиком дело верхне-левого квадранта).

Поэтому интроспекция, медитация и созерцание (а также все методологии, принадлежащие исключительно зоне 1) подвержены той или иной разновидности заблуждения и неведения, от которого невозможно освободиться исключительно средствами их собственных методологий. Постсовременность незамедлительно это обнаружила (хотя, как мы увидим, при этом она ещё и выплеснула вместе с водой ребёнка) и принялась разорять монологическое знание как современности, так и досовременности. После атак модернистских и постмодернистских критиков от великих традиций мало что осталось.

То, что утверждает интегральная постметафизика, состоит в том, что бесценные и глубокие истины досовременных традиций могут быть спасены, если мы поймём: то, о чём они говорят и что показывают, применимо, по сути, к верхне-левому квадранту, так что они не могут нести ответственности за незнание других трёх квадрантов. Таким образом, их собственные истины можно рассматривать с уважением и приглашать вместе со всеми за общий интегральный стол. Аналогичным образом, современность имела дело в основном с правосторонними квадрантами, а постсовременность – преимущественно с нижне-левым квадрантом. Так что все они прекрасно объединяются.

Таким образом, освободив от метафизического багажа, досовременные традиции мудрости можно встроить в интегральную систему координат, которая также позволяет мирно сосуществовать современным и постсовременным истинам. Это намерение всевключения подлинно соответствует духу AQAL-подхода, и подробности того, как воплотить эту интеграцию, сформулированы достаточно серьёзно, чтобы удостоиться дальнейшего продолжительного обсуждения и изучения. Неспособность осуществить подобное попросту увеличивает отчуждение традиций от миров современности и постсовременности.

Можно привести хороший пример того, почему созерцательным традициям столь важно принимать в расчёт все эти вещи. Б. Алан Уоллес написал замечательную книгу «Табу на субъективность»[10], посвящённую окончательно сложившемуся доминированию западного научного материализма над внутренней интроспекцией, что привело к негативному отношению со стороны мировоззрения современности к восточным и западным созерцательным и медитативным традициям.

Это действительно так. Для модернистских эпистемологий определяющей характеристикой была, главным образом, их эмпирическая природа. Но тут стоит отметить, что эмпиризм – означающий «познание посредством переживания» («experientialism»), или «познание, основанное на чувственном опыте» («experience-based»), – изначально был достаточно широким термином, чтобы включать как внутренний опыт, или интроспекцию (феноменологию ВЛ), так и более знакомый нам внешний опыт, или бихевиоризм (позитивизм ВП). По сути, «многообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса, воспеваемое Уоллесом, представляет собой квинтэссенцию модернистской эпистемологии (эта работа заменяет метафизические постулаты опытными данными и судит об истинности по результатам эмпирических наблюдений, а не предполагаемым онтологическим референтам). Иными словами, это чистая феноменология, или, как предпочитал называть её сам Джеймс, «радикальный эмпиризм». Но вследствие различных тенденций, многие из которых искусно описаны в книге «Табу на субъективность», внутренний эмпиризм был отвергнут в пользу внешнего эмпиризма, и созерцательные традиции потонули вместе с этим кораблём – по крайней мере, в глазах позднего модерна.

Но опять же, коль скоро речь зашла о судьбе медитации и созерцания на Западе, тот факт, что модерн убил домодерн, не был единственной проблемой или хотя бы основной проблемой. Главным было то, что постмодерн убил их обоих. На самом деле наиболее резко (и успешно) постмодернисты атаковали модернистскую феноменологию, примером которой является Гуссерль или Уильям Джеймс, а также кто-то вроде Догена, Экхарта или св. Терезы. Вот кто был объектом нападок постмодернистов, и именно постмодернизм победил в гуманитарных науках Запада.

Общее, имевшееся во всех этих созерцательных традициях, состояло в том, что они были и всё ещё остаются монологическими – все они основываются на философии сознания. Вся буддийская психология и величайшие метафизические системы тхеравады и йогачары построены на монологическом сознании, индивидуальном или коллективном, равно как и системы неоплатоников Запада, включая их созерцательные традиции. На самом деле все типы знания, предлагаемые домодерном (и модернизмом), не учитывали составную природу нижне-левого квадранта, и именно этот аспект, разделяемый обоими, был подвергнут постмодерном разрушительной (и справедливой) критике. И вновь вместе с водой из корыта было выплеснуто много детей, но по тому же принципу и духовные искатели медитировали на мыльной воде, называя её Дхармой или Священным Писанием.