– Тогда нам сразу позвонят. Сразу.

Зиганшин схватил телефон и проверил – слава богу, входящих нет.

– Надо поспать хотя бы пару часов, – мягко сказал Макс, сгружая тарелки в раковину.

– Боюсь, не получится. Вы идите, Макс, отдыхайте. Я и так уже у вас отнял кучу времени.

– Нет-нет, я должен проследить, чтобы вы уснули. Давайте-ка вот что: я накапаю вам валокордина.

Не слушая возражений, Макс принес из ванной пузырек с бело-голубой этикеткой и стал трясти над стаканом. По кухне разлился резкий запах несчастья и тревоги.

– Вам сколько лет? Тридцать семь?

– Тридцать восемь. Нет, тридцать девять уже.

Мстислав Юрьевич сообразил, что две недели назад у него был день рождения, и вроде как домашние его даже поздравляли.

– Значит, сорок капель, – вытряхнув нужное количество, Макс долил в стакан воды и подал Зиганшину. – Выпейте залпом.

Запах лекарства заставил отшатнуться, но Макс был неумолим:

– Пейте!

– А вдруг я пропущу звонок?

– Значит, мне перезвонят. Вот, смотрите, я ставлю телефон на максимальную громкость.

Зиганшин выпил лекарство, ощутил во рту невероятно противный горький холодок и вздрогнул.

– Вот и ладно. – Макс отвел его, как маленького, в комнату, уложил на диван и накрыл одеялом. Прикосновение чистых прохладных простыней оказалось приятным, и Зиганшин тут же почувствовал себя виноватым, что радуется таким мелочам, пока жена борется со смертью.

– Мы нехорошо простились, – неожиданно для себя самого выпалил он, – очень нехорошо.

Макс присел на спинку дивана:

– Почему?

– Она сказала, что я хочу, чтобы она умерла, а я не успел ничего ей ответить.

– Мстислав, у нее была сильная интоксикация. Когда она придет в себя, то будет уже мыслить здраво, а может, вообще не вспомнит о своих словах.

– А если не придет?

– Придет.

Зиганшин приподнялся на локте:

– Нет, Макс, это у нее давно такая идея, что нам надо разойтись, раз она не может больше забеременеть.

– А вы?

– Что я?

– Вы так не считаете? Вы сами готовы жить в бездетном браке? Нужно честно ответить самому себе, прежде чем обещать что-то Фриде.

Зиганшин сел на диване и энергично потер лоб.

– Странный вы, Макс. Сначала поите меня всяким говном, чтобы я заснул, а потом убиваете такими вопросами. Как это разойтись, когда мы поклялись быть вместе?

– Ну, если только это вас держит…

– А это не мало!

– Год, два… Ну, на десять лет пусть вас хватит, а потом? Возненавидите и жену, и себя, и собственную порядочность, и глупо думать, что Фрида этого не заметит. Я говорю это не к тому, чтобы вы бежали разводиться, но поверьте, Мстислав, у вашей жены есть веские основания думать так, как она думает, даже если вы не давали ни малейшего повода. Нельзя на нее за это сердиться.

– Да не сержусь я! – Зиганшин с досадой махнул рукой. – Но, с другой стороны, у меня племянники, считай, как дети. Почти до сорока дожил сам-перст и не страдал особо. Вот серьезно! И с Фридой, когда мы стали вместе, я о ребенке не думал, пока она не забеременела. Потом, конечно, начал мечтать, как я с сыном то, как я с сыном это. Не случилось, так что ж теперь? А я бы если оказался бесплодным, тоже по этой логике, Фрида должна была со мной развестись? Ну а что, очень спокойно на задержании каком-нибудь мне яйца отстрелили, так жена сразу чемоданы собирать? Вы, Макс, тоже живете один, не плодитесь, так не выбрасываетесь же из окна от горя!

Макс усмехнулся:

– Откровенно говоря, я развелся именно потому, что жена не хотела иметь детей.

– Так не хотела, а не не могла.

– Ну да. Это важно.

– Если подумать, странно это, – продолжал Мстислав Юрьевич, – вот я родился, рос. Учился в школе, потом воевал. Не геройский герой, но долг исполнил честно. Потом служил, и тоже неплохо. Нет, ну не безгрешен, конечно, что скрывать, так куда сейчас без этого? В целом я свой труд оцениваю положительно, ну а Фрида так вообще святая. Мы с ней не зря живем, не напрасно, но получается, все наши дела ничего не значат, если мы не можем продолжить свой род? Жизнь впустую, что ли? Выходит, я – никто и непонятно зачем вообще родился? Вся суть существования состоит в том, чтобы дать потомство? Какой тогда смысл вообще в этой эстафете?

Макс улыбнулся:

– На этот вопрос знают ответ только самые продвинутые мои пациенты. Вы ложитесь, Мстислав, и постарайтесь все-таки уснуть…

Он встал, положил руку Зиганшину на плечо и с неожиданной силой надавил, так что пришлось лечь.

– Вот так, – Макс укрыл его одеялом, – спите. Все будет хорошо, Фрида обязательно поправится, а потом мы что-нибудь придумаем. Горе тоже не длится вечно, и жизнь меняется не только к худшему. Я разбужу вас в шесть.

Зиганшин вытянулся на чистых простынях, еле слышно пахнущих лавандой, и приготовился к бессонной ночи. Волна липкого ледяного ужаса снова окатила его, а когда отхлынула, вдруг пришел сон.

Утром Зиганшина в реанимацию не пустили. Реаниматолог вышел к нему сам и сказал, что состояние Фриды остается тяжелым, но за ночь не ухудшилось, и это очень мощный положительный момент. Но интоксикация сильная, поэтому еще минимум сутки планируется искусственная вентиляция легких и медикаментозный сон. Мужу в палате делать абсолютно нечего, и препараты тоже никакие не нужны. Пациентка на контроле у ректора, и для нее делается все возможное.

Зиганшин вдруг подумал, что это несправедливо и неправильно, когда лекарства и силы медиков распределяются по принципу кумовства, хотя момент для подобных размышлений был очень неподходящий.

Заверив врача, что готов купить все необходимое для Фриды, он поднялся в кабинет к Яну Александровичу. Профессор встретил его в одних хирургических брюках и с намыленной щекой.

Приказав Зиганшину заварить кофе, да покрепче, он продолжил бриться.

Мстислав Юрьевич включил чайник, насыпал в чашки порошка из банки и в ожидании, когда вода закипит, наблюдал за четкими движениями Колдунова. Счастливый человек, все у него есть: и любимая работа, и жена, и дети. Все родились здоровыми, и супруга не пострадала от некомпетентности врачей… Почему одним судьба отсыпает полной горстью, а другим не дает ничего, и даже отнимает то немногое, что было?

Закончив бриться, Ян Александрович похлопал себя по щекам и с удовольствием шумно и коротко выдохнул.

– Ну, где мой кофе? – спросил, обернувшись.

Зиганшин молча показал на краешек письменного стола, где дымились две чашки.

– Спасибо. Ты извини, сынок, что вчера на тебя наехал.