– Дело не в деньгах.

– А как насчет аквариума? Он же полон до краев!

– Главное, чтоб ни одна сволочь никогда больше не могла нами командовать. После этого дела тебе, мне и Винсенту уже не придется от кого-то зависеть.

Феликс смотрел на старшего брата, который, стараясь избежать дальнейших вопросов, отошел к окну, приподнял жалюзи и глянул наружу.

– Лео?

– Что?

– Не пойму я, как ты, блин, можешь тут жить.

По голосу Лео слышал, что брат пьян. Но вопрос был искренний.

– Иной раз знаешь каждый куст, каждую лестницу.

– Я о том и толкую!

– Мы здесь выросли.

– Да, выросли – ты добровольно сюда вернулся!

Какой-то автомобиль на парковке дал задний ход

и развернулся. Велосипедист проехал по туннелю. В остальном вокруг царил покой, как бывает лишь в часы между последним выпуском новостей и доставкой утренней газеты.

– Мы съедем отсюда.

– Все-таки не пойму, зачем ты вернулся.

– Иногда так надо.

– Но сюда!

– А потом мы сможем переехать. Еще раз. По-настоящему. Аннели хочет дом. И я… Я уже подсмотрел один.

– Дом?

– Угу.

– Будешь стричь лужайку? Ты?

– Нет там лужайки. И подвала нет. В том-то и штука.

Первое ограбление, совершенное четверкой новичков. Код сейфовой двери, которую он не принял в расчет, и вместо десяти миллионов в итоге всего один.

Но в следующий раз все пройдет без сучка и задоринки.

Лео помедлил у окна гостиной, усеянного каплями дождя, – за окном раскинулся Скугос, южное предместье Стокгольма, с одинаковыми многоквартирными башнями, какие в шестидесятые и семидесятые годы строили повсюду в Швеции.

Этот асфальт был всем его миром.

Мрак позднего зимнего вечера и большие пятна белого, бурого и серого снега на асфальте, пар, вылетающий изо рта, когда он считает собственные глубокие вздохи.

Он без пальто. И все-таки не мерзнет. Они уже некоторое время носились по лестницам, вверх-вниз, вверх-вниз, и лоб и щеки у него блестят от пота. Он проводит руками по лицу, потом вытирает влажные ладони о штаны.

Трехэтажное здание, такое же, как остальные. Лофтвеген, 15. Пять ступенек до двери. Он поворачивает голову, смотрит на соседний подъезд, Лофтвеген, 17, и на своего соперника, который стоит там и смотрит на него.

Феликс. Младший брат, семилетний, первоклашка.

Лео приподнимает руку, бросает взгляд на запястье. Светло-коричневый кожаный ремешок и циферблат с красными стрелками, короткими, некрасивыми. Ничего, когда у него будет много денег, он купит себе новые часы, да такие, что все обзавидуются.

Он ждет. Секундная стрелка минует девять. Десять. Одиннадцать. Он взмахивает рукой.

– Старт!

Ровно на двенадцати он срывается с места, бежит. Распахивает подъезд под номером пятнадцать, меж тем как Феликс открывает семнадцатый.

Перепрыгивая через две ступеньки, от двери к двери, с рекламными листовками в руке, Лео доставляет жильцам пачки из семи разных листовок семи разных компаний, укомплектованные дома, на полу гостиной.

Он открывает первую почтовую щель, бросает взгляд на красную стрелку часов. Двадцать четыре секунды, чтобы взбежать по лестнице на самый верх и доставить первую пачку. На каждом этаже четыре почтовые щели, которые надо открыть пошире, чтобы листовки не застряли. По одной пачке за раз и как можно быстрее. Крышки захлопываются, едва он убирает руку и мчится к следующей щели, черные шнурованные башмаки топают по полу.

Он прожил здесь всю жизнь. Десять лет. Южное предместье Стокгольма под названием Скугос, тысячи одинаковых многоквартирных башен.

Подъезды почти одинаковые, но не совсем. Имена, запахи, звуки – разные. Нередко в квартире кто-то есть, смотрит телевизор. Иногда там слушают музыку, басы и верхние частоты летят в открытую щель.

Временами кто-то сверлит стены, а зачастую жильцы кричат друг на друга. Хуже всего собаки. В этом подъезде одна караулит на втором этаже. Напрыгивает на почтовую щель, не дает как следует просунуть листовки, а ведь их не должно быть видно снаружи – на случай, если заказчики, которые ему платят, явятся с выборочной проверкой.

Почуяв его приближение, собака начинает брехать, прижимается тяжелым телом к двери. Лео открывает щель, совсем чуть-чуть, видит длинный язык и острые зубы и теряет шесть секунд, потому что слюнявые челюсти вынуждают его бросать листовки по одной.

Вдобавок почтовая щель в самом низу, на нее всегда уходит лишних двенадцать секунд – в подъезде семнадцать такой квартиры нет.

Интересно, как там Феликс.

Он перепрыгивает через три ступеньки, но знает, что из-за этой поганой собаки и лишней двери потратит на весь подъезд полторы минуты. Феликс, опередивший его на пятнадцать секунд, будет, слегка важничая, с улыбкой стоять снаружи.

Так и есть. Младший брат победил, только вот не улыбается.

Он не один. Неподалеку виднеется несуразный синий пуховик. Хассе. Семиклассник, из тех ребят, что и после звонка стоят в курилке на школьном дворе. Обычно при нем отирается еще один парень, пониже ростом, в джинсовой куртке даже зимой, – Кекконен, финн, который никогда не мерзнет.

Но сейчас Хассе один. Стоит, вытянув руки. Взял Феликса в кольцо, не дает ему двинуться с места.

– Какого черта ты делаешь? – кричит Лео, это же его младший брат! – А ну, пусти его!

Хассе победоносно улыбается, хотя вообще-то улыбаться положено Феликсу.

– Ага, еще один педик явился.

– Пусти его, гад!

– Педик еще и кричит! Педик не понимает! Я же тебя прошлый раз предупредил, верно? Сказал: “еще раз”. Если еще раз увижу тут тебя и твоего педика-брата, убью обоих.

Лео дышит тяжело, но не потому, что бежал через три ступеньки. Он испуган. Он зол. Страх и злость сжимают грудь.

– Не мы решаем, куда разносить эти паршивые листовки!

Злость и страх толкают его к Хассе, который по-прежнему держит Феликса в капкане, и чем ближе Лео подходит, тем шире ухмыляется эта гнида. Лео чуть замедляет шаг. Что-то здесь не так. Хассе не должен бы ухмыляться, он долговязый, но не сильный, ему бы следовало испугаться и разозлиться, как Лео. И держаться начеку.

А он ухмыляется, глядя на что-то… у Лео за спиной.

Слишком поздно.

Лео чует застарелый тошный запашок. От грязной джинсовой куртки, которую снимают только по требованию учителя. Он узнает этот запашок, но не видит кулак, который обрушивается ему на шею, задевает щеку. И медленно падает. Асфальт в пятнах снега приближается к другой щеке и ко лбу. Он на земле, перед глазами туман. Кто-то стоит возле его лица, ростом пониже Хассе, почти квадратный. Кекконен, финн, который никогда не мерзнет, прятался за высоким кустом и напал на Лео сзади, пока Хассе стоял и лыбился.