Так, в самом конце 1959 года директор Русского музея обратился с письмом в Эрмитаж с просьбой в обмен на произведения западной живописи передать в ГРМ произведения, для Эрмитажа непрофильные и в тот период нежелательные или запрещённые для экспонирования – Кустодиева, Кончаловского и эмигрантов Коровина и Сомова. Четыре года переписки, и – вуаля! – в 1964 году собрание Русского музея пополнили полотна Б. Кустодиева «В ложе» (1912), портрет Р. И. Нотгафт (1914), «Сельский праздник» (1919), «Лето» (1922), К. Сомова «Вечерние тени», а ещё через пять лет, в 1969 году – «Бегонии» (1911) П. Кончаловского.

Еще одну работу Кончаловского Пушкарёв раздобыл в Музее коневодства: «Пётр Петрович Кончаловский в 1926 году написал картину “Новгород. Возвращение с ярмарки” – одну из лучших работ новгородской серии. Написана широко, мазисто, с характерными русскими лицами новгородцев. Они возвращаются с ярмарки на подводе, запряженной лошадьми. Куда деть картину, написанную так широко и свободно. Конечно, в Музей коневодства, здесь же изображены лошади, а сами новгородцы тогда никак не котировались. Директор музея коневодства говорил мне: “Картина жанровая, она нам не совсем подходит, но её никто не брал, и вот она оказалась в нашем музее”. В 1965 году я её выменял на один или два этюда лошадей работы В. Д. Поленова»[153].

Борис Кустодиев

Портрет Ренэ Нотгафт. 1914

Холст, масло

Государственный Русский музей

Поступила в 1964 году из Государственного Эрмитажа

Картину Сергея Герасимова «Клятва сибирских партизан» (1933)[154] и полотно Кузьмы Петрова-Водкина «Смерть комиссара» (1928) пришлось «вызволять» из запасников Центрального музея Вооружённых сил СССР. «В 1962 году, – вспоминал Пушкарёв, – музей выбраковывал ненужные ему картины, в числе которых оказалась и картина “Смерть комиссара”. Думалось, что её можно получить сравнительно легко. Но не тут-то было. Начальник управления ИЗО Министерства культуры РСФСР тов. Тарасов категорически воспротивился этому именно из-за того, что картина принадлежала кисти Петрова-Водкина. Пришлось долго доказывать, буквально выворачиваясь наизнанку, что в Русском музее нет тематических картин, что нужен нам не Петров-Водкин, а сюжет – смерть комиссара, что это имеет идеологическое значение, что картина воспитывает советский патриотизм и так далее в том же духе. Под напором таких доводов Тарасов сдался и картину, наряду с другими вещами из того же музея, передали Русскому музею»[155].

Пётр Кончаловский.

Новгород. Возвращение с ярмарки. 1926

Холст, масло

Государственный Русский музей

Поступила в 1965 году из Научно-художественного музея коневодства

Но подобные походы срабатывали не всегда. Ещё в начале 1950-х годов Марии Фёдоровне, вдове Петрова-Водкина, удалось вернуть из Швеции несколько картин художника. Картины были на выставке за границей и там «застряли», в том числе и знаменитое полотно «Купание красного коня». Русский музей обратился в Министерство культуры с просьбой приобрести для него эту картину. Пушкарёв вспоминал: «Так как даже имя Петрова-Водкина раздражало начальство, для смягчения я добавил в заявку две вещи П. Кончаловского – “Пионы в фаянсовой вазе” и “Девочка Маргот с клубком”. Не помогло! А. К. Лебедев – бывший тогда начальником ИЗО министерства – решительно отказал, конечно, на идейной основе! “Купание красного коня” была продана в частную коллекцию, откуда, к счастью, попала в Третьяковскую галерею, а картины Кончаловского все же были приобретены Русским музеем через свою закупочную комиссию почти десять лет спустя. Нередко бывали случаи, когда вещи отвергались по единственному, но универсальному тогда принципу: “А они мне не нравятся!”. Да, странное было время! С одной стороны, беззастенчивая ложь, лицемерие, система давления на художника или просто волевое, ничем не оправданное решение, с другой – ханжеское, притворное пуританство и провозглашение художественных успехов “самого передового в мире искусства” – искусства социалистического реализма»[156].

Но, конечно, главным источником пополнения музейных закромов все же были семейные собрания. При Пушкарёве Русский музей обогатился сотнями произведений «левых» художников от начала XX века до новых работ «шестидесятников». Он ходил по мастерским опальных «формалистов» и уговаривал, уговаривал, уговаривал. Ангелина Щекин-Кротова писала: «Меня многие упрекают, что я все разбазарила, но я рада, что в разных городах люди видят картины Фалька. Музеи “обходили” нашу квартиру за несколько кварталов. Первым решился купить Фалька Пушкарёв, директор Русского музея. Причем украдкой, по самым дешевым ценам он протаскивал его вещи через комиссию. И это через пятнадцать лет после смерти Фалька. А при жизни ни один музей не купил»[157].

Роберт Фальк

Старая Руза. 1913

Холст, масло

Государственный Русский музей

Поступила в 1967 году, приобретена у вдовы художника Ангелины Щекин-Кротовой

В этих уговорах все средства были хороши. Когда считал нужным, Пушкарёв не чурался ни эмоционального шантажа, ни резких высказываний. Вот такое письмо он отправил в 1965 году художнику Павлу Кузнецову: «Глубокоуважаемый Павел Варфоломеевич! До меня дошли сведения, что Вы передали “Портрет Бебутовой[158] с кувшином”[159] Третьяковской галерее, несмотря на свои неоднократные обещания продать его Русскому музею. При этом я Вам обещал, что указанный портрет будет сразу помещен нами в экспозицию Советского отдела. Я привык художникам верить, привык считать, что они безусловно честные люди и безусловно выполняют свои обещания. Об этом портрете мы вели с вами давнишние разговоры, задолго до выставки договорились обо всем до деталей, и после всего узнать о таком вероломстве – для меня это непостижимо! Вы, вероятно, помните, что ещё на «заре» нашего знакомства, не разобравшись в деле, Вы называли меня “бюрократом”. Я нисколько тогда не обиделся на Вас. Но если Вы так строги к людям, то к своим поступкам и действиям Вы должны быть ещё строже. Слава и возраст пока что никого не освобождали от выполнения своего обещания. Вы поступаете наоборот. Это недостойно для рядового человека, а для Вас и подавно. Именно по этой причине я не смог воспользоваться Вашим любезным приглашением быть у Вас на юбилейном вечере. Такой поступок, вернее обман меня – человека, представляющего интересы Русского музея, действует на меня удручающе, и я становлюсь неспособным поддерживать дальше добрые отношения. Я прошу Вас понять меня правильно, я всегда относился к своей работе добросовестно, к собиранию коллекций Русского музея – ревностно и ни одного художника ни разу не обманул. Если вы откажетесь от своего намерения передавать портрет в ГТГ и он попадет в Русский музей (мы можем заплатить за него 2,5 тыс. рублей), то я буду считать инцидент исчерпанным, и наши добрые отношения восстановятся полностью. С уважением, В. А. Пушкарёв, директор Русского музея. 7.IV.65. Ленинград»[160].

Павел Кузнецов

Портрет художницы Е. М. Бебутовой с кувшином. 1922

Холст, масло

Государственная Третьяковская галерея

Сегодня «Портрет Е. М. Бебутовой (с кувшином)» хранится в Третьяковской галерее. Как знать, может именно