Они выпили чаю с печеньем. Гризельда встала, унесла поднос на кухню и вернулась. К этому времени Стоукс уже поднялся и, сунув в карман черную записную книжку, поблагодарил ее отца за помощь. Стоукс улыбался не часто, но его улыбка вызывала окружающих на откровенность.

– Ваша информация – как раз то, что мне необходимо, – сухо усмехнулся он. – Я знаю, что в здешних местах не принято помогать ищейкам, поэтому вдвойне ценю ваше содействие.

Гризельда видела, что отец прямо-таки раздувается от гордости, которую умело скрыл величественным кивком и ворчливым восклицанием:

– Вы найдете мальчишек и отправите в приют?

– Если в мире существует правосудие, с вашей помощью нам все удастся, – заверил Стоукс.

Они уже шагали по улице, когда он спросил:

– Кроме отца, у вас никого нет?

Она кивнула и, помявшись, сказала:

– Мои трое братьев погибли на войне, а мать умерла, когда мы были еще маленькими.

Стоукс, не ответив, молча шел рядом. Однако через несколько шагов Гризельда почувствовала себя обязанной добавить:

– Я хотела, чтобы он перебрался вместе со мной в Сент-Джонс-Вуд. Здесь шляпницы никому не нужны. Но он тоже родился на этой улице. Тут его дом и все друзья. Поэтому он решил остаться.

Взгляд Стоукса стал более пристальным, более оценивающим. Но не осуждающим.

– И вы часто его навещаете?

– При всякой возможности. Обычно получается не больше раза в неделю. Но за ним присматривает соседка, и я плачу доктору за визиты. При необходимости они знают, где меня найти.

Стоукс опять промолчал. У нее на языке вертелся очевидный вопрос. Она долго сдерживалась, но потом все же решилась:

– А у вас остались родные?

Он долго не отвечал, и она уже испугалась, что зашла слишком далеко, как вдруг услышала:

– Да. Мой отец – торговец в Колчестере. Я не видел его… уже давно. Моя мать тоже умерла. Я был единственным ребенком.

Больше он ничего не добавил, но у нее создалось впечатление, что он был не только единственным, но и очень одиноким ребенком.

Экипаж стоял на том же месте, где они его оставили. По пути она спросила:

– Так что вы узнали?

Стоукс нерешительно прикусил губу, очевидно, решая, стоит ли рассказывать ей, но все же объяснил:

– Ваш отец дал мне восемь имен возможных учителей. И даже указал некоторые адреса, правда, не все. Нужно проверить всех. Каждый может стоять за этими похищениями, но при этом нам необходимо соблюдать крайнюю осторожность. Ни в коем случае нельзя, чтобы тот, кого мы ищем, узнал о нашем расследовании. Иначе он немедленно скроется и заберет ребятишек с собой. Мы никогда не поймаем его, и потеряем единственную возможность их спасти.

– Все верно, – вздохнула Гризельда, – но вы не можете просто так гулять по трущобам и расспрашивать.

Про себя она удивилась, почему позволяет втянуть себя в дела, которые ее не касаются, но все же храбро продолжила:

– Местные сразу поймут, кто вы и что тут делаете. И никакая маскировка вам не поможет. Все будут знать, что вы не из «наших».

– Но что же мне делать? Обратиться к местным ищейкам? Это бесполезно…

– С ними тоже никто не станет разговаривать. А вот я… одна из них. Мне они доверятся.

Внезапное напряжение сковало инспектора. Глаза его потемнели, как штормовое море.

– Я не могу вам позволить. Это слишком опасно.

Гризельда пожала плечами:

– Я оденусь соответствующим образом и снова стану изъясняться на местном наречии. Для меня это не так опасно, как для вас.

Стоукс молчал, изнемогая от нерешительности.

– Вы нуждаетесь в моей помощи… и эти мальчики тоже.

Он долго смотрел на нее, сжав губы, прежде чем податься вперед.

– Я соглашусь при одном условии. Вы никуда не пойдете без меня.

Она открыла рот, чтобы указать очевидное, но он остановил ее, повелительно подняв руку:

– В маскировке я сойду за местного, пока не вздумаю открыть рот. Говорить будете вы. Я иду в трущобы исключительно для того, чтобы защитить вас. Но должен быть рядом – иначе вы никуда не пойдете.

Ее так и подмывало спросить, каким образом он намеревается помешать ей, но если отец услышит, что она задает весьма щекотливые вопросы, то наверняка встревожится. Кроме того, Стоукс даже в самых опасных кварталах Ист-Энда сможет уберечь ее от нападения.

Немного расслабившись, она кивнула:

– Согласна. Мы пойдем вместе.

Он едва слышно облегченно вздохнул.

Выглянув в окно, она поняла, что они почти приехали. Экипаж остановился перед дверью лавки, и Стоукс помог ей выйти. Гризельда решила, что вполне может возомнить себя настоящей леди. Расправив юбки, она неожиданно спросила:

– Когда мы сможем вернуться?

– Только не завтра, – нахмурился Стоукс. – Мне нужно передать полученные сведения коллеге – тому, кто затеял расследование. У него могут появиться новости, которые помогут нам обличить злодеев.

– Хорошо. В таком случае я буду ждать вашего визита.

Стоукс проводил ее на крыльцо, подождал, пока она найдет ключ и откроет дверь. Она вдруг поняла, что он смотрит на лавку так, словно видит впервые.

Дверь открылась. Гризельда взглянула на него, вопросительно подняв брови. Его белоснежные зубы блеснули в улыбке.

– Видите ли, я как раз думал, что вы, должно быть, очень много работали, чтобы покинуть Ист-Энд. По-моему, это огромное достижение. К тому же вы не порвали с прошлым окончательно и сохранили прежние связи, за что я очень благодарен судьбе. И нахожу, что вы достойны восхищения. – Инспектор почтительно наклонил голову: – Доброго вам вечера, мисс Мартин. Я обязательно приеду через день-другой, как только узнаю новости.

Повернувшись, он неспешно спустился с крыльца.

Этим вечером Барнаби сделал нечто такое, чего не делал никогда прежде. Прислонился к стене гостиной леди Моффат и взглядом отыскал молодую даму на другом конце комнаты.

Слава Богу, что маленькая гостиная леди Моффат едва вмещала толпу ее знакомых! Несмотря на продолжающийся исход знатных семей из Лондона, здесь по-прежнему было достаточно народу, чтобы его интерес не был замечен. А сейчас он, как никогда, нуждался в этом. Его мать наверняка станет смеяться до упаду, если узнает правду.

Она бы смеялась еще заразительнее, если бы могла сейчас видеть его.

У него не было вопросов для Пенелопы, и все же он здесь и неотрывно наблюдает за ней. Решил, что может страдать от одержимости этой девушкой и на людях, вместо того чтобы сидеть дома, уставясь в огонь, и различать в языках пламени ее лицо. Наедине с собой он не мог думать ни о ком, кроме нее. И даже новое сложное дело отошло на второй план.