– Спасибо.

– Расти большой, – он оперся на стол и наклонился, оказавшись вдруг чересчур близко, чтобы Кирочка чувствовала себя в безопасности. – Слу-у-шай… а ты что, до конца жизни собралась у Сереги на шее сидеть?

Конечно, Кирочка ни на чьей шее сидеть не собиралась. Она вообще и без денег обойтись бы могла, и хотела даже позвонить, отказаться. Но Галька велела не дурить и добавила, что деньги эти не Кирочке – Алешке дают. И раз уж так, то пусть детеныш нормально живет.

– А… а что? – Кирочка опять растерялась. А растерянной, она говорила всякое, глупое тоже.

– Ничего. Интересно. Вот ты кем работаешь.

– П-продавщицей.

Вообще-то образование у Кирочки высшее экономическое, но с маленьким ребенком на старое место ее не взяли, только вот на рынок. А потом Галька и магазин нашла. В магазине лучше – не холодно зимой.

– Продавщицей… ну и угораздило же его.

Значит, его угораздило, а Кирочка виновата?! Так он думает? И видно было – именно так и думает, по глазам читалось, по улыбочке. Кира хотела кинуть деньги в эту наглую физию, но вдруг сказала:

– Алешенька растет. Денег надо больше. В полтора раза.

– А не лопнешь, деточка?

– Не лопну.

Как ни странно, но Сергей условие принял. Наверное, Кирочка могла бы и еще потребовать, только вот разве деньги заменят Алешеньке семью?

Особенно, когда Кирочки не станет.

Она хотела бы объяснить про себя и Сергея, про Алешку, про все-все, чтобы Олег не смотрел на нее с таким презрением, от которого хотелось в стену спрятаться. Но разве хватило бы у нее духу?

Об этом Кирочка и думала всю ночь. Бессонница и вытолкнула ее из комнаты, показав то, что Кирочка вовсе не желала видеть. Потом, уже в своей комнате, заперев дверь, прижав ее ручку стулом, Кирочка сползла на пол и вцепилась зубами в руку. Она старалась не плакать, как и тогда, когда мама из дому прогнала, но рыдания рвались, сжимали зубы, оставляя на коже красные следы.

Спокойно. Надо выдохнуть. Надо вдохнуть. Выдохнуть и вдохнуть.

Подумать о хорошем.

Не о топоре.

Не о руке, которая держит топор.

Не о белой перчатке, которая надета на руку, которая держит топор.

Не о влажных пятнышках на белой перчатке, которая надета на руку, которая держит топор.

Не о трещине в черепе, из которой взялись влажные пятнышки на белой перчатке, которая надета на руку, которая держит топор.

Кира разжала зубы и затерла след. Ее видели? Вряд ли. Она сама увидела все в зеркале, и если зеркало отражало убийство, то вряд ли одновременно оно отражало и Киру.

Надо подумать, надо очень хорошо надо всем подумать. И Кирочка думала до тех самых пор, пока ее не позвали вниз. Прежде чем спуститься, Кирочка тщательно умылась, заплела волосы в две косички, как делала всегда, когда хотела привязать удачу, и надела блузку с длинными рукавами.

– Ты красивая, – сказал Алешенька и вновь уткнулся в книжку.

– Спасибо. Милый, а ты ночью ничего не слышал?

– Слышал. Ты уходила. Об этом нельзя рассказывать?

– Кому?

Он книжку отложил и терпеливо сказал:

– Полицейским. Я видел, что они приехали. Если приехали полицейские, то случилось плохое. А если случилось плохое, то мне нельзя говорить, что ты выходила.

Все-таки Алешенька был очень умным мальчиком, и Кирочка не сумела сдержать улыбки. Поцеловав сына в макушку, она сказала:

– Наоборот. Говори смело. Полиции нельзя врать.

Хотя именно это Кирочка и собиралась сделать. Но у нее была правильная цель, а правде все равно не поверят. Вот Кирочка теперь сама себе не верила.

Собрались в столовой. Узкие окна и серый пол придавали комнате сходство с вокзалом, которое лишь усугублялось огромным количеством стульев и людьми, слишком разными, чтобы быть одной семьей. Они расселись и ждали чего-то, вряд ли Кирочку.

– Здравствуйте, – сказала она, бледнея от собственной смелости.

Кирочке не ответили. Только незнакомая женщина в синем джемпере, слишком маленьком для ее объемов, поинтересовалась:

– Имя. Фамилия. Отчество. Год рождения.

Женщина напомнила Кирочке мамину пишущую машинку: такая же огромная, деловитая и с блестящими хромовыми деталюшками. У машинки блестела каретка, у женщины – очки и массивная цепь.

– Кира Андреевна Алферова, – сказала Кирочка, глядя в выпуклые стекла. Глаза женщины за ними расплывались и стирались, как гуашь под каплей воды.

– Вас вызовут, – женщина отвернулась.

На спине джемпер натягивался до предела и почти терял цвет, сквозь него проступало розовое тело и жесткая перевязь лифчика. Клетчатая юбка-карандаш, напротив, была крепка и прочна. Она плотно обняла широкие бедра и провела от них линию до самых каблуков.

– Алешенька, – Кирочка кивнула Гальке, которая сидела у окна и с задумчивым видом грызла семечки. – Может, ты хочешь к тете Гале пойти?

– А ты хочешь?

– Да, милый. На несколько минуточек.

Кире нужно поговорить с Олегом, пока еще не поздно. Олег сидит в углу, рядом с рыжей девушкой, про которую Кира знала лишь то, что девушка – чужая семье. Ну почти как Кира, только еще чужее.

– И-извините, – сказала Кира, передвигая стул. Она очень боялась, что Олег рявкнет или женщина-машинка велит отойти в другое место. Или случится еще что-либо, что нарушит Кирочкины планы. – Мне… мне очень надо с вами переговорить.

Взгляд у Олега был шалый, бессмысленный.

– Я ее не убивал, – ответил он шепотом. И дернулся, приблизившись к Кирочке. Его темное лицо блестело испариной, волосы торчали дыбом, а на подбородке пробилась щетина.

– Мне очень надо с тобой поговорить, – второй раз получилось произнести заготовленную фразу без заиканий. – И я знаю, что это не ты.

– Ну да…

– Вы… вы не могли бы? У-уйти. Н-на время.

Саломея поднялась и отошла, хотя она продолжала следить за Кирочкой.

– Я… мне не спалось. Я ходила по дому. И я… я видела, как… ну почти видела.

Его взгляд обретал осмысленность.

– Я знаю, что это – не вы.

– А кто?

Кирочка пожала плечами: все было слишком нелепо, чтобы в это поверить. Да и времени на объяснения почти не осталось. Она вдохнула поглубже, сжала кулачки – ногти впились в кожу, а боль придала злости – и выпалила:

– Я предлагаю сделку. Я даю вам алиби, а вы… вы на мне женитесь.

Безумие. Полнейшее безумие, но именно сейчас Кирочка поняла, что права: это – для Алешеньки. Он заслуживает нормальной жизни.