И бригаду и помощников нарядчик, по моей просьбе, оставил на ночь.

Ровно в семь утра я с опухшими от бессонницы и пыли глазами ждал в конторе Виктора Григорьевича Паксиваткина, начальника лесобиржи. Паксиваткин, по лагерным разговорам, оттянул свою десятку, но уже давно жил на свободе с женой-бухгалтером и двумя дочками. Он всегда выглядел аккуратно, был высок, худощав и трезв.

Сначала он не совсем понял, чего мне от него надо, и собрался идти со мной к кузнецу выбивать инструменты.

– Да я пришёл за новым заданием, Виктор Григорьевич.

Он не привык, чтобы с ним так шутили, и зло на меня посмотрел. Но я предупредительно честно глядел в его глаза. Нужно было не только сдать работу, но и оглушить его эффектом. Он, молча, встал и пошёл на объект.

Ребята, наблюдавшие за нами, начали спускать, разделанные нами за ночь десяток хлыстов на бревнотаску, и бревна весело ехали в сторону лесозавода.

Паксиваткин полез под эстакаду, но там всё было под метлу. Он залез наверх, увидел новые направляющие, по которым бежали новые башмаки и понял, что мы народ серьёзный. Для большего понта мы ещё побелили все столбы в накопителях.

Затем он посмотрел на сделанное за смену строителями двух других бригад и, ничего не сказав, ушёл в контору. Я, уже не спеша, устало поплёлся вслед.

В конторе с развода уже толпился народ. Виктор Григорьевич всех выгнал из кабинета и оставил только бригадиров строителей:

– Значит так! Чутуев и Пригорницкий, сдайте ему сегодня обе ваши бригады. Завтра выйдете на бесконвойку, и готовьтесь на поселение. С Иваном Фомичём переговорю сегодня на планёрке. Всё!

Так я возглавил коллектив из ста двадцати человек с множеством строящихся объектов и кучей финансовых возможностей.

Бригадиры особо не косились, потому что поселение – это почти свобода.

Через пару дней к площадкам, которые мы всё ещё доводили до ума, подошёл Паксиваткин и, забрав меня, повёл в сторону лесозавода. Дорога была неблизкой, и за время нашего пути я узнал ещё об одной заботе, которая мешает ему уйти в отпуск.

Уже два месяца, как был построен цех технологической щепы. Все механизмы исправны, но есть неразрешимая проблема. План на рубильную машину в три раза больше, чем объём запланированных под неё вагонов.

Щепа – продукт побочный, и лишних вагонов главк никогда не даст.

Поэтому заработков нет, а, поставленные хозяином под страхом карцера работяги, постоянно ломают оборудование.

– Виктор Григорьевич, я заберу завод в бригаду и буду давать мужикам возможность заработать, но вы отдадите мне за это пилорамы и тарные цеха.

– Да, ради Бога, ты только Мишу Барта из десятников не убирай, на нём все мои остатки держатся. Парень он честный, а организатор слабый. Да и блатные его прижимают.

Через три месяца Виктор Григорьевич вернулся с Большой земли из отпуска. Два дня он обходил с проверками всё производство, сверял остатки, оценивал качество, а вечером зазвал меня в кабинет и предложил забрать под себя всё остальное производство.

Так я в двадцать четыре года стал руководить производством в полторы тысячи человек, перерабатывающим в месяц тридцать тысяч кубометров леса. Конечно, там ещё суетились человек двадцать, почти всегда подвыпивших вольнонаёмных.

Правда, пятеро старательно и толково работали, но все верёвочки, благодаря которым держится и живёт лагерное производство, крепко держались моими руками.

Крутились очень немалые деньги и безналичные и наличные, которыми я распоряжался.

К чести руководства колонии и производства, никто и никогда даже не пытался иметь к этим деньгам какое-либо отношение. Теневую жизнь зоны старались не замечать.

Моя блатная семья тоже не вникала в мои производственные дела. Меня даже не пытались просить пристроить какого-нибудь урку. Я это пресекал на корню, спекулируя теми же лагерными понятиями.

– Что же ты за авторитет, если не способен в лагере устроиться за счёт лагерных возможностей? Обыграй, разведи. Заработай, в конце концов. Это всегда срабатывало, хотя, как и в любой жизни, не всё шло по писанному.

Двое из нашей семьи работали: Лёнька Мартыненко был бугром на погрузке леса в вагоны, Толик Рыжий был пильщиком на разделке леса, а Малёк и Япоша были играющими и частенько сидели в БУРе.

Конечно, я помогал и БУРу и нуждающимся блатным, но основные деньги отбирало производство и лагерная жизнь, очень даже беспокойная при своей внешней скучности и заурядности для непосвящённых.

Семья наша была без лагерных хвостов, всегда при хороших деньгах и должниках, которые мечтали, чтобы мы откупили их долги и заставили работать за чай и хорошую еду, не давая опускаться на дно.

За те четыре года, что я руководил лесобиржей произошло немало разных событий, которыми полна бурная лагерная жизнь.

Но, если твёрдо держаться ленинского курса, то все трудности преодолимы.

Микуньская пересылка в Коми АССР славилась своей нехорошестью.

Основывалась она в годы войны, когда в срочном порядке строилась железнодорожная ветка Москва-Воркута, чтобы воркутинский коксующийся уголь беспрепятственно шёл в промышленные районы страны.

По мере строительства полотна, территория осваивалась и заселялась. Вдоль дорог и рек создавались, под присмотром местного населения, кулацкие поселки. Местные жители за соль, водку, порох и другие ценности приглядывали за социально враждебной массой. А в начале войны добавили немцев, которые своей родины не видели со времён Екатерины-матушки.

Железная дорога тянулась по болотам и рекам, оставляя за собой города, лесные посёлки, мосты, станции и бесчисленные братские могилы врагов народа.

Рассказывали, что начальником строительства была женщина-полковник; и стреляла она сама с удовольствием в умирающих от голода классово чуждых нерадивых работников. Но это нам доподлинно неизвестно, к середине шестидесятых от нее не сохранилось даже имени.

Пересылка ещё славилась тем, что в начале хрущёвской эры здесь ломали воров и заставляли их писать отказы от званий. Кого не удавалось сломать, опускали или резали, поэтому за пересылкой тянулось сучье прошлое. Но то было более десятка лет тому назад. А сейчас не было уже ни воров, ни сук, а была унылая территория, состоящая из десятка угрюмых бараков, окружённых вышками с замерзающими автоматчиками.

Когда «воронок» выгрузил нас из своего набитого до отказа чрева, за нами хлынул клуб пара из прогретой нашими телами будки. Мороз был под сорок. Наш южный этап не только не видел такого мороза, но даже и не слышал о таком.

– Господи! Скорее бы куда-нибудь…

На одном из новоприбывших зеков были летние туфли.

Всех повели по общим камерам. Меня же, как склонного к побегу, отправили в отдельный барак со штрафными боксами. Пока я стоял в коридоре, ожидая корпусного, из камеры напротив в открытую кормушку высунулась рука, и утробный голос сказал: