В сопровождении двух сенаторов (один из них – малогощский каштелян Николай Олесницкий – позднее возглавит посольство для участия в свадебных торжествах Марины Мнишек и царя Дмитрия Ивановича в Москве) дочь сандомирского воеводы подошла к алтарю. Рядом с ней встала свидетельница – королевна Анна. Первому дали возможность обратиться к собравшимся гостям послу Афанасию Власьеву, провозгласившему, что он «прибыл для этого дела по воле своего государя». Посол «просил у сендомирского воеводы его дочери и родительского благословения». После этого начался турнир красноречия и учтивости. Вперед, представляя короля, выступил канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега. Происходившее он охарактеризовал как действие Провидения, «символ единения двух народов». Он расточал похвалы великому князю Дмитрию, делал намеки о его будущем великом предназначении (в полной противоположности тому, что канцлер говорил на сейме в начале того же 1605 года). Но о ком он, не кривя душой, мог высказаться в патриотическом восторге, так это о Марине Мнишек. «Как бы ни велика была честь носить корону, – сказал канцлер Лев Сапега, – польская женщина вполне достойна ее: сколько государынь Польша дала уже Европе».

Следующий оратор «указывал также на славный дом девицы, на ее воспитание, богатство добродетелей», хвалил царя Дмитрия Ивановича, помнившего расположение, оказанное ему сандомирским воеводою Юрием Мнишком. Но апофеозом стала ученая и возвышенная речь кардинала Бернарда Мацеевского. Она заслуживает того, чтобы привести ее подробное изложение. Сначала кардинал Мацеевский «сказал удивительную речь об этом таинстве, указывая в нем действие Промысла; затем он приступил к восхвалению Димитрия – великого царя и государя великой России (он дал ему титул, какой у него был написан на бумаге, по которой он говорил)». Так едва ли не первый и единственный раз в присутствии короля Сигизмунда III полуофициально был признан царский титул Дмитрия Ивановича со стороны церковных властей Речи Посполитой. Кардинал «хвалил настоящее его намерение и показывал, что оно послужит благом и для самого царя, и для тамошних жителей, царских подданных». Дальше следовал самый важный момент речи, заставлявший католическую церковь оказывать такую явную поддержку московскому царю, давшему определенные обещания содействовать единству двух государств и церквей: «Бог так часто наказывал их разномыслием, что они то замышляли искать себе государя за морем или в соседних странах, то сажали на престол своих великих государей незаконных наследников (явный намек на Бориса Годунова. – В. К.). Теперь Божиею милостию и устроением они нашли себе надлежащего государя в государствах его величества, нашего милостивого государя». Да, ненавистный «Годун», продолжавший линию «тирана Ивана», был мертв, а брак московского государя Дмитрия Ивановича открывал такие великолепные внешнеполитические перспективы, что ради них можно было забыть о невероятных обстоятельствах появления «царевича» на русском престоле. Напоминая о милостях, оказанных королем Сигизмундом III царевичу Дмитрию, кардинал подчеркивал, что нынешний русский царь «открыл благочестивому государю свои намерения прежде всех государей». И наконец теперь, «желая еще больше доказать свою благодарность, берет через тебя, господин посол, супругу себе (слова, положенные в чине венчания) в этих государствах, берет свободную шляхтенку, дочь благородного сенатора из благородного рода».

Самборские грезы Марины Мнишек становились реальностью. Она была в центре всеобщего внимания. Покорная дочь своего отца, Марина увеличивала славу рода Мнишков и всего Польского королевства, ее имя вставало в один ряд с именами других жен монархов. Все это вытекало из речи кардинала Бернарда Мацеевского, приблизившегося к кульминации: «В этом славном королевстве, где все свободны, не раз случалось, что князья, короли, славные монархи, даже короли этого королевства брали себе жен из свободных шляхетских домов. Бог ниспосылает теперь подобное благо и царю Димитрию и всем его подданным, – его величество царь завязывает с его величеством, милостивым государем нашим, дружбу, а с этим королевством и с его чинами – свободными людьми – родство. При этом святом супружеском союзе его царское величество, великий государь, сумеет за эту расположенность воздать со своей стороны его величеству королю благорасположенностью, а королевству – любовью».

Вслед за этим запели «Veni Creator» [70], и наступил нелегкий момент для присутствующего, но не участвующего в католической мессе человека, когда все в едином религиозном порыве встают на колени. Над склонившей головы паствой кардинала Бернарда Мацеевского возвышались только фигуры московского посла Афанасия Власьева и протестантки – шведской принцессы Анны. Дальше начался обряд, и кардинал обратился к Марине Мнишек с традиционными, но по-особенному звучавшими для нее словами Священного Писания: «Слыши дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди народ твой». Обратившись к послу Афанасию Власьеву, кардинал привел для него изысканную ветхозаветную параллель о посылке Авраамом своего слуги на поиски Ревекки: «Как Авраам посылал своего подскарбия в чужую страну за женой для своего сына…»

«Подскарбий» Афанасий едва не подвел кардинала Бернарда Мацеевского, воспарившего от осознания ответственности за происходящее к высотам богословской учености. Во время венчания произошел показательный казус: «Когда кардинал, в числе других вопросов, спрашивал посла: “Не обещался ли великий царь кому другому?” – он отвечал: “Разве я знаю; царь ничего не поручил мне на этот счет”, и уже после напоминаний стоявших подле него при этом торжестве он сказал: “Если бы он дал обещание другой девице, то не посылал бы меня сюда”. Но Афанасий Власьев восставал против того, что кардинал говорил по латыни, – на это он не соглашался. Когда кардинал сказал: “Господин посол, говорите за мной, как требует наша католическая церковь и ваша: ‘Я…’ ”, то посол говорил за кардиналом и хорошо произносил слова. Впрочем, он не вдруг стал говорить. Он говорил: “Я буду говорить с девицей Мариной, а не с вами, ксендз кардинал”» [71].

Сказалось то, что в самой церемонии стороны видели разный смысл. Московский посол, имея в виду будущую свадьбу Марины Мнишек в Москве, пытался снизить кардинальский пафос к вящей славе настоящей коронации в Успенском соборе в Кремле. Ведь он же сказал с самого начала, для чего прибыл. Зачем было еще раз об этом его спрашивать? То, что легко прочитывалось москвичами, было недоуменно воспринято всеми, кто следил за строгим следованием церемониалу. Шутки и попытки пререкания посла Афанасия Власьева с кардиналом Бернардом Мацеевским присутствующая публика, воспитанная в европейской учтивости и почитании князей церкви, восприняла как простоту нравов, граничащую с глупостью, если не с попыткой сорвать саму свадьбу.

Между тем Афанасий Власьев оставался прежде всего московским дипломатом на всех этапах церемонии обручения. Он стремился главным образом к тому, чтобы не создавать нежелательных прецедентов или не нарушить этикет отношения подданного к новой русской царице. Еще раз он проявил свой самостоятельный нрав во время обмена кольцами: «Когда пришлось давать перстни, то посол вынул из маленького ящика алмазный перстень с большой и острой верхушкой, величиной с большую вишню, и дал его кардиналу, а кардинал надел его невесте на палец, а от невесты посол взял перстень не на палец и не на обнаженную руку, но прямо в вышеупомянутый ящик». Московский посол и позднее не только не смел прикоснуться к царице Марине Мнишек, но даже сесть с ней за один стол. Хозяевам пришлось проявить настойчивость, чтобы сломить его упрямство. Сначала спор возник из-за отказа Афанасия Власьева дать свою руку от имени царя. Он не хотел «прикасаться к руке невесты своею голою рукою», когда нужно было епитрахилью связать руки жениха и невесты. Афанасий Власьев был столь предусмотрителен, что приказал выкупить за 100 червонцев даже коврик, на котором во время церемонии стояла Марина Мнишек, чтобы тот не остался у служителей кардинала. Шествие из алтаря, где происходило венчание, в столовую залу на пир прошло спокойно. Его возглавила сама царица Марина Мнишек, за которой следовала ее свидетельница – королевна Анна, а за нею – посол. Началась раздача подарков от имени царя, которые принимала бабка царицы Марины Мнишек, потому что мать невесты пани Ядвига была в тот момент больна и не видела триумфа своей дочери. «По поднесении подарков стали садиться к столу», но и тут посол заставил себя упрашивать сандомирского воеводу, убедившего его сесть рядом с царицей, «сказав, что это нужно сделать».