Посол Афанасий Власьев представлял московского царя и на этом празднестве. Изображение русского посольства попало даже на так называемый «Стокгольмский свиток» – картину художника Б. Гебхарда, хранящуюся в Королевском замке в Варшаве. А. В. Лаврентьев, недавно опубликовавший фрагмент свитка с посольством Афанасия Власьева, справедливо заметил: «Посланник был вторично востребован, но уже не в качестве “заместителя жениха”, а официального представителя огромной державы». Все это давало Сигизмунду III «редкую возможность наглядно продемонстрировать многочисленным, в том числе и зарубежным, гостям степень своего влияния на московский трон» [78]. По окончании свадебных торжеств Афанасий Власьев покинул гостеприимный Краков 18 декабря 1605 года. Пришел черед выполнить самую ответственную часть его миссии: привезти царицу Марину Мнишек в Москву.

Царь Дмитрий Иванович быстро получил через «дворянина Липницкого» известие о состоявшемся обручении и, дождавшись подтверждения от посла, отправил новые подарки своей царице, а также треть всех денег, обещанных ранее воеводе Юрию Мнишку (отдельно деньги для подъема в дорогу были даны брату Марины – Станиславу Мнишку). В грамоте сандомирскому воеводе, отосланной 22 декабря 1605 года, «пресветлейший и непобедимейший монарх», император Дмитрий Иванович выражал свою «радость» и «удовольствие» по поводу совершившегося обручения. Он называл Марину Мнишек «наияснейшей императрицей», женой и приглашал своего тестя с гостями на церемонию в Москву, «дабы милость ваша… к нам поспешили с любезными и благоприятными гостьми, несмотря ни на какие расходы». Отправляя обратно курьера Липницкого, «Дмитрий друг и сын» (так по латыни подписано письмо) также написал письмо королю и известил об этом сандомирского воеводу [79].

Даже получив известие о состоявшемся венчании, царь Дмитрий Иванович не успокоился и торопил сандомирского воеводу с выездом из Кракова, чтобы довершить все дело свадьбы церемонией в Успенском соборе в Москве. В этот момент и начались знаменитые трения между тестем и зятем. Воевода Юрий Мнишек отговаривался тем, что не может получить денег и расплатиться с долгами купцам и самому королю, живет «с великим иждивением, с бесславием того недостатка, до которого теперь дошел, с подозрением людским, с потерею времени и, наконец, по причине такого огорчения, с ущербом своего здоровья». Он так «нуждался», что даже забыл поблагодарить своего благодетеля за подарки, переданные московским послом, и только в Рождество, 25 декабря 1605 года, исправил свою оплошность.

Вскоре, 3 января 1606 года, сандомирский воевода был утешен, он получил 300 тысяч злотых, еще 50 тысяч полагалось его сыну Станиславу Мнишку. Прибыли и новые подарки для Марины Мнишек, один дороже другого. Среди них украшение с образами Иисуса и Марии и их золотыми инициалами, «усыпанное алмазами». В свите Марины Мнишек сделали перечень присланным подаркам и скрупулезно подсчитали число алмазов; «с обеих сторон» их оказалось 96. Еще больше – «136 штук бриллиантов» насчитали на цепи из червонного золота. Царь Дмитрий Иванович не скупился и слал золото целыми слитками. Ему хотелось не просто поразить воображение Марины Мнишек, но скрасить ей тяготы предстоящего долгого путешествия. Присланные драгоценности и утварь должны были напоминать Марине о ее избраннике, которого она не видела уже почти полтора года (огромный срок в жизни молодой девушки). Поэтому среди подарков были «четки жемчужные» (на этот раз был отобран ровный жемчуг, «наподобие большого гороха») и украшенные жемчугом же «браслет с алмазами» и «золотой ларчик». Царь посылал своей жене бриллиантовый перстень и еще утварь, сделанную из золота. Каждый раз в дороге, останавливаясь для обеда, Марина Мнишек и ее отец могли использовать «таз и рукомойник золотые с искусными изображениями», любоваться на столе золотыми блюдами и тарелками, гиацинтовыми бокалом и солонкой [80].

Когда эти подарки царя Дмитрия Ивановича уже были на пути в Речь Посполитую, ему пришел ответный «рождественский подарок» – письмо сандомирского воеводы, полное не только процитированных жалоб на свое отчаянное положение, но и содержащее упрек в компрометирующем поведении московского самодержца! Подозрение воеводы вызвала несчастная дочь Бориса Годунова – Ксения, в которой он усмотрел чуть ли не соперницу своей дочери Марине. Сандомирский воевода просил царя Дмитрия Ивановича не давать повода для слухов, распространявшихся в Московском государстве и Речи Посполитой его недоброжелателями о том, что Ксения Годунова взята во дворец и является якобы наложницей царя. «И поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, – писал Юрий Мнишек, – то благоволите, ваше царское величество, вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя ее отдалить». Оговорка о том, что «люди самую малейшую в государях погрешность обыкновенно примечают и подозрение наводят», лишь усугубляла обвинительный подтекст предложения тестя (он верил в государеву «неосторожность» – точное слово, употребленное сандомирским воеводой). Разочаровало царя Дмитрия Ивановича и то, что Мнишек отказывался поддерживать сторону зятя в его прениях о титуле с польским королем. Юрий Мнишек отговаривался тем, что не мог, ради миссии дочери, рисковать отношениями с королем Сигизмундом III: «Я отдал дочь свою в замужство вашему царскому величеству и надеюсь через сие получить не только для своего дому, но и для всего отечества большую славу; какое для меня будет огорчение прийти в немилость у его величества короля, надеющегося верной от вашего царского величества дружбы!» [81]

За царя Дмитрия Ивановича в этой получившейся заочной переписке ответил его секретарь Ян Бучинский, не без вызова напомнивший 27 декабря 1605 года сандомирскому воеводе о том, что действия Речи Посполитой могут толкнуть московского царя в объятия ее заклятого врага шведского короля Карла: «Титулы же одному токмо обыкновению подлежат, и я опасаюсь, дабы в пользе всего христианства и отечества урон не воспоследовал; понеже не гоняясь за титулами, всею Москвою давно бы Карл завладел» [82]. Молодой, недоучившийся секретарь самозванца поучал сенатора Речи Посполитой! Но на стороне Яна Бучинского была особая доверенность московского царя, возложившего на него ведение самых деликатных дел. Поэтому Ян Бучинский платил патрону своей преданностью и без сомнений называл Дмитрия Ивановича цесарем, а Марину Мнишек «ее цесарской милостью». Он уверял, что не проходит и часа (и так до самого позднего вечера), чтобы «цесарь» Дмитрий Иванович не вспоминал про пана воеводу и его дочь – «цесареву». Он ручался в том, что их ожидают с радостью, и просил их выехать как можно скорее, несмотря ни на какие расходы. Да и сам царь Дмитрий Иванович, amicus et filius («друг и сын»), писал о том же 8 января 1606 года, попутно извещая о посылке своих послов к королю.