— Все сказала? Теперь иди, — не хочу я этих сопливых прощаний. Мы никто друг другу. Проще было бы, если она бы меня по-прежнему боялась и бежала со всех ног. А она сидит на месте, смотрит мне в глаза и даже не думает уходить. И глаза такие грустные, кристально чистые, словно вот-вот заплачет.

Перевожу взгляд на ее губы, и вновь хочу почувствовать их вкус. Все хватит! Это уже становится невыносимо.

— Иди домой! — заставляю себя отвернуться и успокоиться. Я не имею права что-либо чувствовать к ней. Не для меня это все! Нельзя мне. — Быстро вышла из машины! И пошла домой! — срываюсь, повышаю голос, чтобы больше не мучила меня своим присутствием. — Иначе выволоку из машины за шкирку! — и это действует: несколько секунд возни, один ее всхлип и Злата наконец покидает меня, громко хлопая дверцей. Смотрю ей вслед, как идет вперед по дорожке к дому и с каждым шагом ускоряется, а потом и вовсе забегает во второй подъезд своего дома. Вот и хорошо. Так будет лучше для всех. Я давно научился отключать все чувства и эмоции. Это просто необходимо в моей профессии. И сейчас я пытаюсь относиться ко всему хладнокровно. Без чувств и сожалений.

Несколько часов я просидел в машине возле ее дома. Ничего подозрительного. Тишина, бабушки, дети, спешащие в школу, сонные люди, выходящие из подъездов, спешащие на работу. Я действительно загоняюсь, слежки нет. Я бы почувствовал, заметил, меня этому учили, это входит в мои обязанности.

Вот и хорошо, можно оставить девочку в покое и продолжать жить как жил. Через пять дней у меня новый заказ, пора готовиться… подобрать оружие, посетить клуб, найти пути к отступлению. Но в первую очередь нужно навестить мать, давно я у нее не был. И никогда не знаешь, когда визит станет последним…

Все хорошее не может быть дешевым. Это относится ко всему: начиная от простой еды, заканчивая клиниками для душевно больных. Раньше меня корежило от вида старой обветшалой клиники, от безразличного персонала и такого же ухода за пациентами. О покое в таких местах даже не могло идти и речи. Но сейчас я вполне могу себе позволить хорошую, загородную лечебницу с достойным содержанием и нужным лечением. Хотя лечение, какое бы дорогое оно не было, мало помогало. Улучшения, конечно, были, но очень незначительные. За то я знал, что здесь о ней заботятся. Чего не могу сделать я…

Мне сказали, что мама на улице, во дворе, дышит свежим воздухом. Девушка из приемной кокетливо строила мне глазки, предлагала проводить меня на двор. Я отказался, поскольку знаю эту клинику как свои пять пальцев. Несмотря на то, что здесь находится моя мать, я не любил это место. С виду может показаться, что это большой хороший санаторий, с чистыми оборудованными палатами и заботливым персоналом. Здесь пахло не лекарствами и хлоркой как во всех больницах, здесь витал едва уловимый аромат цветов и свежей выпечки из местной столовой. Во дворе — клумбы с благоухающими цветами, мощеные дорожки ведут к деревянным резным беседкам с мягкими лавками. Но как ни крути — это лечебница. Дорогая, элитная больница с едва уловимым запахом безысходности, который чувствуется за версту.

Медленно иду по тропинке, держа в руках букет маминых любимых розовых тюльпанов. Подхожу к одной из беседок, замечаю, как мама держит в руках книгу, что-то читает, и обсуждает прочитанное с одной из сиделок. С девушкой, которая составляет ей компанию пять дней в неделю, являясь одной из ее новых знакомых. Хотя последние несколько лет для нее все новое и незнакомое. Как и я. Каждый мой визит я надеюсь, что она узнает меня. Поймет, что я ее сын. Поговорит со мной как раньше, обнимет, как всегда это делала. Но нет…. Нет. Каждый гребаный раз я являюсь совершенно незнакомым для нее парнем, которого она благодарит за беседу и внимание. Один раз я не выдержал, сорвался и, несмотря на запреты врачей, сказал ей, что я ее сын.

Настоящий, родной сын, которого она забыла. Я надеялся, если расскажу ей хорошую светлую часть нашего прошлого, то она обязательно меня вспомнит. Но… Я сделал только хуже. Мать сорвалась в неконтролируемую истерику, а потом и вовсе впала в ступор, отбросив все лечение на год назад.

Тогда мне не рекомендовали ее посещать. Врач долго читал мне нотацию, кидался психологическими терминами, говорил, что лучше забытье и нормальная жизнь, чем вот такое невменяемое состояние. Несмотря на внутренний бунт, мне пришлось с ним согласиться. Лучше так… так она хотя бы живет в своем мире. Так лучше. Намного лучше…

Подхожу в беседку, здороваюсь, улыбаюсь, спрашиваю разрешение присесть, на что получаю положительный ответ. Дарю матери букет тюльпанов, обосновывая тем, что принес их понравившейся девушке, работающей здесь, но сегодня не ее смена. Все это похоже на какой-то фарс, дешевый театр абсурда. Но я играю в этом спектакле главную роль, ради той, которая подарила мне жизнь. Ради ее спокойствия и душевного равновесия. Мои чувства уже давно не важны. Меня скоро не станет. А она должна жить. Пусть в своих иллюзиях, но живет. В жизни каждого человека должен быть хотя бы один родной человек. Как правило, это всегда мама. Мне плевать, что она меня не помнит, главное — она есть, и мне есть к кому прийти помолчать или просто обсудить погоду и раннюю весну.

— А кто эта девушка? Мы здесь всех знаем и передадим ей эти прекрасные цветы, — говорит моя мать, принимая букет.

— Ну что Вы, завтра я приду сам и подарю ей новый букет. А мне почему-то кажется, что Вам нравятся розовые тюльпаны, — отвечаю я, садясь рядом с матерью.

— Вы очень проницательный молодой человек, — она слегка улыбается, трогая нежные лепестки тюльпанов. — Пусть букет предназначен не мне, но все равно очень приятно, — а я улыбаюсь, вдыхаю свежий весенний воздух и думаю, что возможно это хорошо, что она ничего не помнит. Пусть мы не являемся семьей как раньше, за то она не помнит всего, что произошло и проживает свою жизнь заново.

Веду беседы о погоде, о книге, которую они читают, но все это машинально, по инерции. Я довольствуюсь ее голосом и теплой улыбкой, которую любил в детстве. Она такая же, как раньше, как когда-то давно. Постарела немного, но все равно осталась статной гордой женщиной с теплой нежной улыбкой.

— Как Вы себя чувствуете? — не удержавшись, спрашиваю я, смотря, как легкий ветерок треплет ее поседевшие волосы. Моей матери всего пятьдесят пять, но поседела она давно.

— Хорошо. Иногда болит голова. Давление поднимается, но это не страшно. Мой доктор говорит, что я болею, вот и лечусь. Я, молодой человек, совершенно ничего не помню, — мать не знает, точнее не помнит, но эту историю она рассказывала мне уже десятки раз. Странная у нее болезнь, она помнит свою сиделку и своего врача, а со мной каждый раз знакомится заново. Слушаю ее внимательно, в глаза заглядываю в надежде увидеть хоть малую толику узнавания. — Вот почему-то сейчас мне кажется очень знакомым Ваше лицо, — у меня загорается надежда. Смотрю в ее когда-то яркие зеленые глаза, и мысленно повторяю, чтобы вспомнила меня. Вспомнила, что я ее сын. Вспомнила, что кроме нее у меня никого нет на этой проклятой земле. — Вы часто здесь бываете?

— Да, довольно часто.

— Возможно, мы уже встречались, — задумчиво произносит она.