Но самое главное, что ты наконец понял: существует две Элисон. Инь и янь, нирвана и сансара, настоящее и искусственное.

 Общее у этих Элисон только одно — независимый характер. А вот дальше начинается сумбур неопределенности. Первая Элисон открыта, и (ты же чувствуешь!) к тебе тянется. То, как порой она глядит на тебя, вообще завязывает твои внутренности в зачарованный узел. Зато другая Элисон — это холодная голова, слишком трезвый расчет и чисто мужская логика. И это неженское в ней убивает тебя, потому что это все — наносное. Кто-то сделал ее такой. Вопрос: кто и зачем? Но самое незабавное, что эта другая Элисон по какой-то причине с утра пытается дать тебе под дых и взять над тобой вверх. А поскольку не получилось, то теперь она старается не подпускать тебя близко. Что срывает тебя практически в клинч. И если сначала ты пытался хоть как-то до нее достучаться, то получив от нее, кстати сказать, довольно хреново сыгранное ею «я не понимаю, ты о чем вообще говоришь?», ты начинаешь придумывать беды, за которые она тебя и наказывает.

 «Алиса, Элисон, miminko, я же тебя...»

 Но ты пока тоже не готов произнести это вслух.

 И не потому, что ты не понимаешь, что с тобой происходит — это как раз лежит на поверхности.

 И не потому, что это слово истерто до дыр двумя десятками Ян, Ань, Терез и Марий — или кто там еще был у тебя для твоих трашек (что по ходу напоминало отчаянную, но бездушную случку). А потому, что ты уже знаешь: посчитав, что ты ей лжешь, или играешь с ней, или вот так пытаешься привязать ее («Ты же звезда, тебе же нужны только влюбленные в тебя глаза?» — ее слова, сказанные ею тебе еще год назад?), она ударит тебя заранее и ударит наотмашь.

 Что у них и произошло сегодня утром в гостинице.

 После того, как она едва не расплакалась, он попытался с ней поговорить, но она начала вырываться. Чуть ли не силой ее удержав, он в итоге «прикрыл» ее эмоции близостью. Но после того, как она окончательно пришла в себя, поставил ее под душ и там же, в ванной, вытирая ей щеки рукой, предложил им стать официально парой.

 — Я не смогу переехать к тебе, — тут же отбрила его она.

 — Я тебя не об этом прошу. — («Хотя об этом тоже.») — Я прошу тебя наконец прекратить валять дурака и позволить нам везде появляться вместе.

 Молчание

 Молчание. Зато ее пальцы мнут губку так сильно, что откуда уже сыплется пена, и следом:

 — Мне надо напомнить, что у тебя для этих вещей уже подписан контракт с моделью? И если ты сейчас его разорвешь, то заплатишь громадную неустойку.

 «Ty vole!» («Ну офигеть»).

 — Элисон, — он вздохнул, — заканчивай этой цирк?

 — Хорошо. Я НЕ МОГУ сделать то, что ты от меня хочешь.

 — Ага. Тогда давай разбираться, почему? — приготовившись выслушать все, он уселся на бортик ванны.

 Новая пауза, ее легкий вздох, словно ей не хватало воздуха, и ее взгляд, закрытый от него ее серыми радужками, точно стальными ставнями:

 — Хорошо, давай поговорим об этом после вечеринки у Исаева.

 — А что, после нее у нас что-то такое изменится? — с легкой иронией осведомился он. — Или ты считаешь, что Исаев тебя не поймет? +

 — Не знаю. Дай мне шампунь!

 Он перегнулся, снял со столешницы раковины бело-желтый тюбик:

 — На, держи.

 — Спасибо.

 Поглядев, как она быстрыми движениями взбивает волосы, на потоки воды, устремившиеся вниз по ее груди к животу и бедрам, он дождался, когда она промоет глаза и, отфыркавшись, поглядит на него.

 — Элисон, — он аккуратно отобрал у нее лейку душа, — может, ты все же внесешь конкретику?

 Очередное молчание. Делает вид, что тщательно отжимает волосы.

 — Элисон?

 (Если бы он только знал, как сейчас она ненавидела это имя. Но, к сожалению, он не знал и продолжил «добивать» ее».)

 — Элисон, послушай меня. Я знаю, как я отношусь к тебе, и кто ты для меня.

 — Да? И кто же?

 — Ну не пресс же атташе, — пошутил он.

 — Ха! Меня это как раз устраивало.

 — А меня уже нет. И что будем делать?

 — Так, — и сердито, на русском: — Я тебе все сказала!

 После этого она закрылась от него совсем, если не считать той истории в такси, когда она по дороге в аэропорт начала искать его руку. Но в целом — вот он, первый удар от нее, после которого ты, как оплавленная с одной стороны пластиковая игрушка. И если раньше ты мог бы смириться с ее ответом и жить как-то дальше (да по хрен, тебя и не так опускали), то теперь это просто мучительно.

 Впрочем, он знал, как это бывает. Понял еще тогда, с Лизой. Он не понял другого: она тоже знала, как это, влюбляться в того, в кого не надо, не стоит, когда ты думаешь, что это только преподнесённый тебе детством урок, а оказалось, это на всю жизнь. И каково это, ждать ответ на непринятые им звонки и письма, которые, как перелетная птица, улетают к нему с той лишь разницей, что она еще может вернуться к тебе, а он — никогда больше. И как это, расставаться с мечтой, а потом годами носить в сердце нож, который вываривает твою душу до ледяного: «Я больше никогда и ни в кого себе не позволю...»

 Она все это прекрасно знала!

 Она только одного понять не могла: когда она предала свою клятву никогда не сближаться с ним и позволила себе быть счастливой?

 В аэробусе на Москву все стало значительно хуже. Она уже знала, что для нее это билет только в один конец. А он пока еще верил в то, что она прекратит над собой издеваться:

 — Алиса, давай поговорим?

 Но она, бросив оценивающий взгляд на охранников, приставленных к ним Исаевым, усаживается в кресло рядом:

 — Знаешь, если честно, то я бы очень хотела сейчас помолчать.

 — Элисон, если честно, то хватит.

 Пауза.

 — Элисон, ну услышь ты меня, в конце-то концов?!

 Но она, сглотнув, закрывает глаза, словно ее и впрямь придавил удушливый валик аэрофобии. И — все. Ни звука, ни слова за час с небольшим, пока вы не приземлитесь в «Шереметьево». Ей нужно было задеть его, зацепить, обидеть, отогнать от себя. Но это была только первая часть ее плана.

 Тем временем в Москве с утра активно развивались другие события.

 Навязав Алексу приглашение на лже-посиделки, Исаев выждал примерно с полчаса и позвонил Вадиму:

 — Привет, как дела?

 — Привет, да ничего. Объект жив, здоров и по-прежнему рядом с девушкой. Сидят в номере. Но она сейчас, по-моему, здорово взвинчена.

 — Ты как это увидел? — не понял Андрей и спохватился («Ах да, у bro ведь камеры наблюдения в номере стоят...») — Они поругались или что?