Что он упустил, а в чем был прав — выяснится очень скоро. А пока аэробус приземлился в Москве. Алекс, вскинув на плечо их сумку с вещами, пропустил Элисон вперед. Вместо с Вадимом и Алешем их на глазах распадающаяся пара перешла к телетрапу. Пока Алекс в сотый раз за сегодняшний день искал в голове варианты, как образумить Элисон, та первой прошла стойку таможни, рамки досмотра и поставила отметку в паспорте. В вестибюле, когда она снова ускорила шаг, Алекс окликнул ее:

 — Подожди.

 Она нехотя обернулась:

 — Да?

 — Нужно Ире букет хотя бы купить. Мы же с пустыми руками едем.

 Это был ее «раз». Она дождалась. Продолжая играть, Лиза пожала плечами:

 — Здесь нечего покупать, цветы не очень. Завядшие. Сам посмотри.

 — Тогда где их лучше купить? — Алекс волей-неволей, но принял подачу.

 Это было «два».

 — В «Лейпциге». Рядом с домом Исаева есть чудесный торговый центр.

 Откровенно говоря, «самым чудесным» в этом ТЦ были трюки, которые периодически откалывал там Исаев, когда избавлялся от слежки (как в случае с «жучками» Домбровского) или когда разыгрывал пути отхода (как было с людьми Чудотворца). Впрочем, Лиза о фокусах Андрея не знала. Зато знала другое. В прошлый раз, «сделав» излишне впечатлительного Ваню у дома Андрея, она направилась в «Лейпциг», чтобы сменить там масть. Но, осмотревшись, в тот день она изучила его вдоль и поперек. И сейчас этот необъятный ТЦ должен был стать первой точкой ее отрыва, чтобы выбраться западни, в которую ее загонял Андрей.  Дальше, если, конечно, ей повезет, будет и «три», и «четыре».

 И ей повезло. Алекс, к несчастью, пока играл на ее стороне.

 — Хорошо, — словно предчувствуя свою судьбу, он долго глядел ей в глаза. — Давай сделаем так, как хочешь ты.

 Для нее это выстрелило, как «три». Первая часть ее плана сработала.

 Так началось противостояние, ее — с одной стороны, с другой и с ней — Андрея и Алекса.

 Но в ту секунду ей стало страшно. Ей показалось, что Алекс, поняв, кто она, вот-вот сорвет с нее маску. Хотя на самом-то деле с чехом происходило другое: Алекс сейчас просто искал с ней мира.

 — Пойдем, возьмем такси. Руководи, — и он улыбнулся ей.

 Сердце забилось в ее горле так сильно, словно он сделал ей больно. Но он и сделал ей больно. Он снова прощал ее, а она снова ему лгала. Использовала его и врала, чтобы избежать расставленной на нее ловушки. Использовала его и раньше, как тыл и рай, когда планировала побег из дерьмового мира, созданного для нее Чудотворцем. Использовала, чтобы хоть раз, без вранья, отчаянно позволить себе любить. Использовала, чтобы узнать хотя бы раз в жизни, что значит быть с мужчиной, которого так любишь ты и которого нет дороже.

 Кто виноват, что их судьбы снова сошлись? Кто виноват, что тогда, в Праге и Питере, сходясь с ним, она фактически не оставила им двоим выбора? И кто виноват, что сейчас она, храбрая, умная, независимая и распрекрасная, стоит и боится смотреть ему прямо в глаза? Все это — она.

 Прощание навсегда — это, возможно, самое страшное. Но в эту секунду она осознала, что всё, конец. Она отпускает его. Он из другой жизни. Из той, где кровь, грязь и смерть бывают только на сцене. У него — своя судьба, и он еще будет счастлив. У нее же — неизбежность и путь, возможно, ведущий в небытие. А прощание... То, настоящее, оно не сейчас. Оно было утром в гостинице. Оно было там, где она молча, без слов признавалась ему в любви, и также безмолвно плакала.

 «Я сделаю так, что ты забудешь меня. Поверь, больше больно не будет. Просто я люблю тебя навсегда», — и она ему все-таки улыбнулась.

 Дальше стало чуточку легче. Убивая эмоции, но, прежде всего, жалость к себе, ты становишься немного сильнее. Она даже вполне дружелюбно позвала его за собой:

 — Пойдем, там стойка такси.

 Она даже довольно бойко трещала в желтом такси насчет того, какие цветы можно купить в «Лейпциге». Когда возникла пауза, принялась «оживленно» указывать чеху на какие-то «интересные здания», у которых «о, сейчас тебе расскажу! — потрясающая история». Она только одного не могла сделать: позволить ему дотронуться до нее. Иначе точно будет град слез с ее стороны, и Алекс (который в ряде случаев вообще, как Исаев) сначала испугается, как все мужчины, а затем лаской и силой воли дожмет ее до правды со всеми отсюда вытекающими.

 Но Алекс (чего она не ждала), прислонившись плечом к двери такси и полностью развернувшись к ней, продолжал молчать, рассматривая ее глаза и лицо, периодически ей кивая («ага... так, так»), и вроде как с неослабевающим интересом слушал. Минут через десять, хорошенько замылив Алексу мозг, она, бросив взгляд на таксиста (этот тоже слушал ее), перешла на чешский язык и переключилась на более важные вещи. В частности, вроде бы мельком перечислила Алексу все пресс-релизы, которые зависли у нее из-за поездки в Пушкин. Со словами «ах, да, чуть не забыла» «на всякий случай» напомнила ему, где у нее на МакБуке хранятся касающиеся его контрактов письма, а где переписка с «одним PR-агентством, я по тебе с ними работала», и где в сейфе в ее пражской квартире спрятаны выписки из банков, в которых он держал их кровно заработанные.

 Алекс тем временем продолжал вроде бы с интересом и даже с любопытством смотреть на нее. Но едва она сделала паузу, чтобы перевести дух от собственного монолога, произнес таким ровным голосом, что у нее побежали мурашки по коже:

 — Элисон, miminko, а зачем ты мне все это рассказываешь?

 — Ну... просто чтобы ты все это знал, — почти моментально нашлась она. Но ему и «почти» хватило.

 — Я ошибаюсь или правильно понимаю, что мы, вернее, ты со мной расстаешься?

 «Правильно. И — Алекс, жалость какая, что ты не дурак».

 — Нет, конечно. Зачем мне это?

 — Тогда зачем мне все это знать?

 — А ты у нас безалаберный, — отшутилась она и чуть ли не до крови прикусила губу, поймав себя на этом, ставшим привычном «нас».

 Поздно!

 — У нас? — глядя на нее дышащими зрачками, он наклонился к ней. — Или у тебя?

 — Не выпрашивай! — кляня себя на чем свет стоит, сорвалась она.

 Вместо ответа — еще один задумчивый, даже оценивающий взгляд на нее. Глотая эмоции, Лиза отвернулась к окну, и тут же почувствовала, как он в темноте нашел ее руку. Она попыталась забрать ее, выдернуть, выдрать. Но он, как обручем, прижал к сидению ее ладонь, не произнося при этом ни слова. Таксист, бросив в зеркало еще один взгляд на них, включил радио, нащелкал какую-то музыкальную станцию и сосредоточился на дороге. Чех продолжил молчать, Лиза — глохнуть в рекламных роликах и «убей меня» Лободы, ощущая, что Алекс, хочет она того или нет, ввинчивается ей под кожу, течет по венам, горит внутри, точно смешивает ритм своего сердца с толчками ее крови.

 Только при подъезде к «Лейпцигу» он наклонился к ней, и она почувствовала его легкое дыхание у себя на виске. При этом он точно ослабил хватку, но его сильные пальцы, поглаживая ее запястье, чувствительные места на ладони, нежные ямочки у костяшек, сопровождали легким нажимом почти каждую сказанную им фразу: