В дешёвых, но красочных бумажных репродукциях на стенах: только Мона предпочитала не пейзажи и натюрморты, а обнажённую натуру. Так что Даная, Саломея, мадам Рекамье, и прочие записные охмурительницы прошлого взирали на клиентов с хитрыми и призывными улыбочками.

— Ладно, милый. Как предпочитаешь: лечить сначала душу, а потом тело… Или наоборот?

Синельников знал, конечно, что иногда Мона бывает прямолинейной и прагматичной. А в речь иногда просто вставляет цитаты из «Методических указаний по релаксации персонала», как называлась регламентирующая отношения профессионалок и клиентов из контингента военного корабля полуофициальная инструкция, составленная штатными Флотскими психологами. Однако он уже не обижался, и не позволял себе изображать шокированного циничностью девственника: знал, что Мона изучила его достаточно хорошо, чтоб избрать именно такую тактику поведения.

С другими «релаксируемыми» она наверняка ведёт себя по-другому.

Поэтому Синельников, набычившись, буркнул:

— Наоборот.

— Отлично. Люблю деловой подход. — Мона начала неторопливо стягивать с плеч прозрачный платочек, вскоре бросив его на единственный в комнатке стул. Затем настала очередь молнии на спине платья — Мона предпочитала «маленькое чёрное», а не откровенные топчики и миниюбки, как Дениз, и большинство её коллег, имевших девизом знаменитое изречение: «Товар нужно показывать лицом! И распаковывать — быстро!».

Когда платье тоже отправилось на сиденье, и к нему присоединились сетчатые колготочки, Синельников, традиционно застывший на время «шоу», прислонившись к дверному косяку, чтоб полностью оценить предпринимаемые ради его эстетического наслаждения усилия, решил присоединиться: китель, брюки и рубашка проследовали на то же сиденье. Туфли и носки он снял ещё на пороге.

Мона забралась в постель, и накрылась простынёй. Последний акт стриптиза произошёл там: Михаилу продемонстрировали висящий на изящной кисти кружевной лифчик. Который словно сам-собой упал на ковёр, только для того, чтоб за ним почти сразу таким же макаром последовали и ниточные трусики.

Мона, невинно похлопывая пушистыми ресницами, начала неторопливо тянуть простыню на себя, открывая миниатюрные ступни с крохотными, словно кукольными, пальчиками, стройными лодыжками, и восхитительно пикантными ляжками. На Михаила поглядывала искоса, и, словно — смущаясь. Ага — смущалась она: два раза!

Когда в поле зрения попало то, что имелось между бархатистыми и нежными, как знал Михаил, на ощупь, бёдрами, Синельников решил, что он достаточно… Подготовлен.

Майка и трусы отправились на пол, а их хозяин — в постель.

Михаил никогда не пытался выяснить, сколько минут каждый раз длились их взаимоприятные, и проходившие обычно словно по неписанному, но священному ритуалу, игрища. Однако как правило он добирался до пика только после того, как его партнёрша успевала достичь, чего ей полагалось достичь, три или четыре раза. В начале их «общения» Синельников думал, что женщина только изображает оргазмы, чтоб сделать ему, мужчине-повелителю, клиенту, породистому крепкому самцу, приятное. Но потом понял: Мона действительно испытывает этот самый оргазм. Потому что никакая симуляция не позволит достичь таких мелочей, отлично уловимых глазу разведчика, как капельки испарины, покрывающие бесцветные пушистые усики над верхней губой, искусанные в кровь коралловые губки, судороги конвульсий, и полную отключку после уже его бурного «финала».

Да, Мона теряла сознание на несколько минут — он проверял это, приподнимая её веко, и видя каждый раз подкатившийся кверху мутный, невидящий зрачок. Однако после первого же раза, когда Михаил с перепугу хотел было вызывать врача, женщина объяснила, что ничего необычного в этом нет: нормальная реакция женщины, получающей удовольствие от… своей работы! И таким странным способом снимающей нервное напряжение. От неудовлетворённости некоей моральной составляющей этой самой работы.

Неудовлетворённость, как предполагал, но никогда не спрашивал Михаил, очевидно, состояла в том, что Мона ещё в самом начале своей «карьеры» вынуждена была самой себе признаться, что… Чертовски любит это дело. То есть — без секса не может прожить даже пары дней.

Он не знал, чем вызвана такая странная особенность её организма: то ли это — естественная, так сказать, природно-наследственная черта, то ли — как это сейчас модно, результат неких пластоопераций кое в каких областях тела, и коррекции реакций нервных узлов… То ли — просто некая мутация. Результат повышенной радиации на Нью-Луизиане, откуда Мона была родом.

Может быть, именно поэтому Синельников и не помышлял никогда связать свою судьбу с Моной.

У него просто не хватит на такое здоровья!

Так что он, конечно, и потел, и, достигнув пика, рычал, невольно стискивая иногда точёную талию и крутые бёдра так, что на них появлялись синяки, на которые Мона реагировала неординарно: можно было подумать, что она действительно мазохистка, и получает от насилия над собой дополнительное наслаждение!..

Но Синельников мозгом, трезвым рассудком, понимал, осознавал: та, что вызывает у него столь бурный оргазм — принадлежит не только ему. А точнее — не только и не столько всем пожелавшим снять её кобелям… А исключительно — себе самой.

Тому живущему в глубине её души извращённому сознанию, заставляющему снова и снова делать это!

С не то, чтоб совсем уж первым попавшимся…

А с мужчиной, подобранным по собственному разумению и вкусу.

Нет, у Моны он никогда не станет — единственным.

Да и ладно.

Откатившись, утерев пот с лица предплечьем, и полёживая на боку, он с интересом рассматривал её казавшееся сейчас таким хрупким и слабым стройное тело. Странно, но вот именно в таком, расслабленном и беспомощном состоянии, оно возбуждало его ещё сильней.

Может, он действительно — отлично замаскировавшийся изощрённый садюга?..

Да, тело, вроде, не обременено выдающимися мышцами — в качалке Мону никто и никогда… Но Михаил отлично знал, что когда это тело бьётся в судорогах экстаза, ему ничего не стоит сбросить с себя и «господина». Так что то, что он часто оставлял синяки на рёбрах «малышки», иногда было вызвано просто — желанием удержаться. Сверху.

Но вот она и пришла в себя: ресницы затрепетали, и веки поднялись. Цвет огромных глаз Синельников для себя обозначал как васильковый, хотя особого смысла в этом не было: васильков он никогда не видел, поскольку на том, что осталось от так называемой праматери-Земли, никогда не был. Да и никто из людей Союза там за последние четыре сотни лет не был. Если, конечно, не считать людьми обитавших в загаженных пром. отходами и радиоактивных руинах мутантов — тех, кому не повезло тогда с эвакуацией.

Мона поморгала, словно собираясь с мыслями. Потом Синельников заметил осмысленное выражение в глазах партнёрши: похоже, вспомнила, что собиралась сказать:

— Легче?

— Да. — он улыбнулся ей, — Да.

— Отлично. Ну, колись теперь: чего там такого случилось, что ты смотрел на меня, и на всё окружающее так, словно у тебя в