– Что случилось, Митрофанов? – спросил хрипло.

– Дивизия ушла в Севастополь, а нас забыла!

– Как так? – Вигель резко поднялся. – Что значит забыла?

– Дежурного нашего сморило, он не видел, как она ушла. Я проснулся, выхожу, а дивизии нет. Только мы остались…

С уст подполковника сорвалось непечатное слово. Он быстро вышел на улицу, где уже собрались батарейцы во главе с Роменским. Адя последовал за ним.

Всего лишь неделю служил Митрофанов при вигилевской батарее, а в Корниловской дивизии – несколько месяцев. Вечный юнкер, вечный доброволец, вечный вольнопёр, он так и не вышел в офицеры, в очередной раз сорвавшись из училища на фронт. По окончании Ледяного похода Адя, как и другие кадеты-чернецовцы возвратился в родные стены Донского кадетского корпуса. Но в них не оставляло его тягостное чувство. Каждый раз, входя в класс, он словно наяву видел на опустевших местах погибших друзей. Сколько их было! На первом занятии батюшка Тихон Донецкий, уважительно называемый в Новочеркасске Златоустом, обвёл глазами класс и, сев за преподавательский столик, тихо заплакал:

– Бедные мои дети… Ведь здесь ещё недавно сидел Ваня… а там Володя… и Павлик…

Уцелевшие принялись рассказывать ему о судьбе каждого, кого не досчитались за партами. Все они были убиты или ранены в разных партизанских отрядах. Батюшка слушал, не перебивая, и слёзы катились по его щекам, таяли в бороде.

Корпус Митрофанов всё-таки закончил, хотя всё время учёбы единственным его желанием было возвратиться на фронт, сражаться с большевиками. А дела на фронте как будто бы и без него шли отменно. И не без огорчения, как некогда в Германскую, думалось, что война может окончиться раньше, чем он попадёт на неё. По окончании корпуса кадетов ожидало училище, но юнкером Адя пробыл лишь месяц, а затем всё-таки сорвался на фронт, где к тому времени пришла чреда неудач. Его мечтой было служить в Корниловской дивизии. Давно сложил голову на Кубани незабвенный её Шеф, но его образ Митрофанов по-прежнему хранил в сердце, а потому грезил именно о дивизии, носящей его дорогое имя, именно в её рядах чаял сражаться с ненавистным врагом. Эта мечта сбылась в Крыму. Здесь, оправившись после тифа, Адя поступил вольноопределяющимся в ряды Корниловцев, и красная фуражка, наконец, увенчала его голову. Первые победы окрылили. Везде, куда приходили белые, люди встречали их с распростёртыми объятиями, жалуясь на большевиков:

– Уж как они нам опостылели!

И то не было заискиванием перед силой, что подтвердило отступление. Население оставляемых городов и деревень провожало уходящую армию со слезами. Толпились вокруг, просили:

– Возвращайтесь скорее! – и спрашивали тут же: – Вернётесь ли?

– Вернёмся! Поборемся ещё! – отвечали некоторые, и в их числе Митрофанов, другие молчали.

А под занавес, наконец, свела судьба с человеком, которого искал повидать. С подполковником Вигелем, старым Корниловцем, своими глазами видевшим самое начало борьбы, ещё в Могилёве зарождавшейся. Вигель казался Митрофанову живым воплощением духа первых Ударников, из которых мало кто уцелел. Он был той связующей ниточкой, которая вела к покойному Вождю. О нём Николай Петрович рассказывал однажды во время краткой передышки на перекопских позициях, и Адя слушал, ловя каждое слово. Вспомнили после и братьев Рассольниковых, и взгрустнулось Митрофанову в который раз, что нет рядом лучшего друга. Доживи он до этих дней, и воспел бы их в своих стихах. А ничего не успелось… Только одно – погибнуть за Россию.

Отстав от своей почти переставшей существовать части, Адя остался при батарее Вигеля. Накануне был получен приказ об эвакуации, и всего ничего осталось пути до Севастополя, где ждали готовые к отплытию суда, а вот надо же было влопаться на последних верстах! Проспать отход дивизии! И хороши же они! Отчего ушли в такой спешке, что целую батарею потеряли?

Николай Петрович напряжённо вглядывался воспалёнными глазами в ночную мглу:

– Чёрт побери, хоть бы знать, по какой дороге из двух ушли наши… – пробормотал.

– Господин подполковник, какие будут указания? – спросил поручик Роменский.

– Строимся и выступаем немедленно. Не ждать же здесь «товарищей»!

– По какой дороге?

– Рискнём пойти по главной, – пожал плечами Вигель, постукивая зубами от озноба.

Построились, несмотря на усталость, мгновенно. Страх, липкий, как мгла, подступал к сердцам. Во мраке едва можно было разглядеть полотно шоссе, идти приходилось чуть ли ни ощупью. И неизвестно, что делается вокруг. Нет ли рядом красных. И как далеко ушли свои – тоже один Бог знает. Одни, совершенно одни оказались батарейцы среди бескрайней ночи на пустой дороге. Шли спешно, впотьмах натыкаясь друг на друга. При первых проблесках рассвета до чуткого слуха Митрофанова донёсся неясный гул.

– Конница! – вырвалось у него.

– Где? Типун вам на язык, вольноопределяющийся! – нахмурился Роменский.

Адя приподнял руку, вслушиваясь в тишину. Гул стал явственней, и на горизонте показались всадники.

– Проклятье! – воскликнул Вигель, спрыгивая с подводы и глядя в бинокль. – Поздравляю вас, господа, это красные. Орудия с передков! Живо!

Засуетились, снимая и развёртывая по направлению надвигающейся конницы немногочисленные орудия.

– Николай Петрович, снарядов больше нет, – упавшим голосом доложил Роменский.

– А пулемёты? Пулемёты ещё не перевелись?

– Никак нет.

– Значит, ими и встретим голубчиков. Помирать, так с музыкой…– процедил сквозь зубы Вигель.

– Смотрите! Там поезд! – вскрикнул Адя, указывая рукой в другую сторону. Там на самом горизонте завиделся дымок паровоза.

– Это только наш может быть, – сказал Николай Петрович.

– Может быть, вспомнили о нас? – с надеждой спросил Роменский. – Может, это наш «Георгий Победоносец»?

Вигель взглянул на надвигающуюся красную лавину:

– Может быть, поручик, но это неважно, потому что конница будет здесь раньше него, – резко обернувшись, он произнёс решительно – Виктор Кондратьевич, слушайте приказ. Берите людей и бегите к поезду.

– А вы?.. – голос Роменского дрогнул.

– А я прикрою ваш отход.

– Нет, господин подполковник… Я не могу…

– Не рассуждать! – грозно крикнул Вигель. – Исполняйте приказание, поручик! Ну!

Виктор Кондратьевич поник плечами.

– Прощайте, Николай Петрович… – и, взяв себя в руки, воскликнул командно: – Батарея, за мной!

В то мгновение, когда вся батарея ринулась к приближающемуся поезду, Вигель бросился к пулемёту. Конная группа красных была уже совсем близко, и с её стороны раздались первые выстрелы. Ответом ей был лай одинокого пулемёта, который заставил её несколько замяться. Через несколько мгновений громыхнули орудия подошедшего бронепоезда. Вскочив последним на подножку вагона, Адя обернулся, надеясь увидеть догоняющего батарею командира, но увидел его неподвижно лежащим на земле у замолкшего пулемёта.