Пока де Куси прилагал усилия к ускорению кампании против Генуи, у него за спиной стряпали другую сделку. Коалиция, в состав которой вошли Флоренция, Бургундия и королева Изабо, понудила дожа Адорно передать Карлу VI власть над Генуей в обход герцога Орлеанского и Висконти. Карлом можно было манипулировать, поскольку в 1395 году он стоял на пороге очередного приступа безумия. В «печальном марте» этого года, узнав, что король за триста тысяч франков выкупил интересы герцога Орлеанского в Генуе, де Куси обнаружил, что работает на другого заказчика. По заданию короны он теперь договаривался о перемирии с дожем Адорно, но тот быстро нарушил договор и устроил блокаду с целью отвоевать Савону. В июле, пока шла оборона, Ангеррана на четыре дня обездвижила «раненая нога». Неизвестно, было ли это новое ранение или дала о себе знать старая рана, случившаяся десять лет назад. В документах его имя встречается изредка, словно лоскут ясного неба, проглядывающий среди движущихся темных туч.

К августу осаду сняли, король Франции подтвердил суверенитет Савоны, и кампания де Куси закончилась. Последний раз его имя всплывает 13 октября среди ста двадцати всадников, покинувших Асти и в тот же вечер добравшихся до Турина по пути к еще одному переходу через Альпы. Людовик приветствовал возвращение де Куси во Францию подарком, вернее, деньгами — 10 000 франков, — «чтобы помочь ему за все то, что он выстрадал в Италии». Фактически де Куси добыл для французского короля, если не для герцога Орлеанского, долгожданный плацдарм в Италии. На следующий год Генуя официально признала французское правление. В 1409 году народное восстание свергло французов, однако наследники Карла и Людовика Орлеанского — Карл VIII, Людовик XII и Франциск I претендовали на Геную вплоть до XVI века.

Пока де Куси был занят Генуей, двор и Парижский университет совместно пытались сместить Бенедикта XIII. Французы прекрасно его знали, однако встретили избрание испанца с обидой: пусть он и благородного происхождения, но с Валуа, Бурбонами и графами Савойскими в родственных отношениях не состоит, не то что Климент, который, с французской точки зрения, был «одним из нас». Окончание схизмы сделалось насущной необходимостью, поскольку нестерпимо хотелось начать крестовый поход. Венгерские послы направлялись во Францию, а патриархи Иерусалима и Александрии уже приехали с горестными вестями.

История повторилась: смиренный архиепископ Бари за одну ночь обернулся свирепым Урбаном VI, а тонкий и дипломатичный Педро де Луна мгновенно преобразился в добродетельного и несгибаемого Бенедикта XIII. Отчаянный призыв университета не откладывать «ни на день, ни на час, ни на минуту» намерение де Луны снять с себя полномочия оставил Бенедикта безучастным, хотя риторика, автором которой был снова Клеманж, раскрошила бы и гранит. Если он уйдет, писал университет, то «тем самым обретет вечный почет, бессмертную славу, всеобщую похвалу». Если же он отложит отставку хотя бы на день, за этим последует второй, а затем и третий день. Его дух ослабеет, набегут льстецы и карьеристы со сладкими речами и дарами и под маской дружбы «отравят ваш мозг страхом перед ужасными последствиями, охладят желание свершить сей благородный и трудный шаг. Если вы готовы сегодня, то зачем дожидаться завтрашнего дня? Если же не готовы, то завтра будете еще менее готовы. В ваших руках мир и здоровье церкви». Если соперник откажется подать в отставку, когда Бенедикт сложит с себя полномочия, тем самым он обречет себя на проклятие и станет в глазах людей «самым несговорчивым схизматиком», что даст католикам право его сместить.

Одностороннее отречение Бенедикта не привлекало, к тому же он не был уверен в том, что моральный эффект его поступка обезоружит соперника. Когда канцлер д’Альи и его преданный коллега Жиль Дешан приехали в Авиньон как королевские посланники с тем, чтобы усилить давление, то обнаружили, что де Луна уже не собирается «снимать шляпу», — дало знать о себе испанское упрямство, не зря же он вырос «в стране мулов».

В Париже усилили давление. В феврале 1395 года созвали собрание, на котором сто девять прелатов и ученых клириков от имени короля решали, как положить конец схизме. Заседания, на которых присутствовали архиепископы, епископы, аббаты и доктора теологии, продолжались две недели, после чего устроили голосование: восемьдесят семь человек против двадцати двух проголосовали за уступки и за отказ от «насильственного пути». Голосование отразило власть герцога Бургундского. Прелаты и теологи зависели от расположения того или иного герцога из королевской семьи, и они внимательно наблюдали за тенденцией развития событий. Соответственно, если герцог Бургундский или Орлеанский на какой-то момент обретали больше власти — когда король впадал в безумие, это был герцог Бургундский, а когда монарх выздоравливал, возвышался герцог Орлеанский, — это соотношение менялось, мешая гармоничной политике.

Собрание большинством голосов высказалось против «насильственного пути». Такая политика была объявлена «слишком опасной», она втянула бы французского короля в войну против всех, послушных «римскому самозванцу». Даже если Бонифаций будет повержен, утверждали прелаты, Англия, Италия, Германия и Венгрия по-прежнему не примут Бенедикта XIII, и раскол только увеличится. Единственная надежда состояла в том, что решение о своем отречении Бенедикт отдаст на волю короля Франции, а он тогда призовет глав других государств согласиться с этим решением. Несмотря на очевидные недостатки этой процедуры, само решение явно устроило корону. Без поддержки французского папы Voie de Fait утратил свою привлекательность.

Планы на Адрию и завоевание Папской области исчезли вместе с Voie de Fait и с возможностью для Бенедикта сместить своего соперника силой французского оружия. Чтобы убедить его в этом, корона направила в Авиньон самое внушительное посольство, состоявшее из трех принцев крови — герцогов Бургундского, Беррийского и Орлеанского, — а в помощь им были приданы десять делегатов из Парижского университета. Пусть и подслащенное богатыми дарами — бургундскими винами и фламандскими гобеленами — послание, которое везла делегация, недвусмысленно утверждало превосходство королевской воли над церковью. Но послам предстал оппонент, непревзойденный в искусстве уверток.

Тема разговора обсуждалась в изысканных беседах, каждая из которых с обеих сторон начиналась «риторическими цветами» и множеством канонических и исторических цитат. Бенедикта, бывшего профессора в Монпелье, не могли сбить с толку парижские академики. Продолжая уверять их в своем желании до самой смерти трудиться на объединение церкви, он отказался снимать с себя полномочия без гарантии двухстороннего решения вопроса. Возможно, он заподозрил, что французы хотя заменить его соотечественником. Что ж, вероятно, он был прав. Он вилял и уклонялся, как заяц, а охотники наседали. Когда они потребовали показать текст клятвы, подписанный кардиналами, папа сначала отказался, затем предложил по секрету доложить содержание, а когда на него снова насели, сказал, что прочтет текст вслух, но не передаст его в руки. Когда и это было отвергнуто, он напомнил о своей привилегии: дескать, решения конклава кардиналов не могут быть достоянием посторонних.

Вынужденный в итоге уступить, Бенедикт предложил встречу обоих пап и обоих кардинальских конклавов. Гости заметили, что это невозможно из-за упрямства папы римского, а потому требуется добровольная отставка Бенедикта. Он попросил, чтобы предложение было представлено в письменной форме. Жиль Дешан ответил, что в этом нет необходимости, поскольку предложение это состоит из одного слова из трех слогов: «уступка». Папа попросил дать ему время на размышление. Пока Бенедикт раздумывал, герцог Бургундский пригласил кардиналов и попросил сообщить ему свое личное мнение, а не мнение членов конклава. Из двадцати человек девятнадцать высказались за уступку, единственным человеком, выступившим против, был кардинал Пампелуна, то есть еще один испанец. Когда кардиналы изложили свое мнение в письменном виде, Бенедикт запретил им подписывать документ. На аудиенции, на которую он не допустил делегатов университета, Бенедикт сообщил, что если герцоги поддержат его, он сдаст им Папскую область. К его предложению французы остались глухи.