rymach głębokich i niezupełnych. «Język Polski». R. XI, 1926. S. 111–118.

Nitsch K. Z historii polskich rymо́w. Warszawa 1912, Prace Towarzystwa Naukowego Warszawskiego, Wydział I. Nr. 1.

Podhorski-Okołо́w L. O rymowaniu «Skamander», R.V, 1925. Nr. 37. S. 26–39.

Podhorski-Okołо́w L. W obronie «nowych rymо́w». «Skamander», R. VI, 1926, nr. 44–46, S. 109–115.

Pos H. J. Perspectives du structuralisme «Travaux du Cercle linguistique de Prague». T. VIII. 1939. S. 71–78.

Puškin A. S. Vybranе́ spisy, red. A. Bе́m i R. Jakobson. Praha. T. I. 1936; T. II–III. 1937; T. IV. 1938.

Siedlecki Fr. Studia z metryki polskiej. Wilno, 1937, t. I–II.

Шкловский В. Связь приемов стихосложения с общими приемами стиля («Теория прозы»[811], Москва, 1929, с. 24–67).

Trubeckoj N. W sprawie wiersza byliny rosyjskiej (Prace ofiarowane Kazimierzowi Wо́ycickiemu. Wilno, 1937. S. 100–110).

Tuwim J. Hokus-pokus. «Skamander», R.V, 1925, s. 158–159.

Tuwim J. Lutnia Puszkina. Warszawa, 1937.

Wijk N. van. L’е́tude diachronique des phе́nomènes phonologiques et extraphonologiques. «Travaux du Cercle linguistique de Prague». T. VIII. 1939. S. 297–318.

Василь Стус «во мне уже рождается господь…»[812]

Василь Стус (1939–1985) – современный украинский поэт пронзительного звучания и огромного значения. Главный предмет сосредоточенной работы Василия Стуса – язык, полученный в наследство от многих поколений стихотворцев и мыслителей – от Сковороды и Котляревского до Зерова и Антонича. Стус создал свой собственный извод национального поэтического языка – самобытный и безошибочно узнаваемый, продолжающий жить и развиваться после ухода своего создателя. Стремлением сохранить для читателя возможность увидеть за переводами неповторимую фактуру оригинальных текстов Василия Стуса обусловлен тот факт, что в данной публикации большинство стихотворений представлены и по-украински, и по-русски.

Однако Стус вовсе не замкнут в украинском культурном космосе, он полноправный участник интернационального движения «шестидесятников», внимательный читатель и выдающийся интерпретатор Кавабаты Ясунари и Марины Цветаевой, Уильяма Фолкнера и Райнера Марии Рильке. Основной собеседник лирического героя Василя Стуса – он сам, сгорбившийся под почти непосильным бременем притеснений и мук, разлуки с друзьями и близкими.

В рамках небольшой по объему подборки нелегко представить все богатство и разнообразие стилистической палитры Василя Стуса. Первое публикуемое стихотворение входило в состав одного из сборников, составленных поэтом до ареста – «Веселый погост» (1970). Книга не увидела света, автор собственноручно изготовил 12 самодельных экземпляров сборника. Второе и третье стихотворение настоящей подборки представляют совершенно уникальное творение Стуса, сборник «Время творчества / Dichtenzeit», включающий оригинальные стихи и переводы из Гёте. Книга была создана в тюремной камере, во время следствия после ареста, случившегося в ночь на 13 января 1972 года. Написание сотен оригинальных стихотворений и гётевских переводов целиком уместились между двумя датами: 18 января и 30 сентября. Это был период наивысшего подъема творческой активности Василя Стуса, время выбора себя и собственной судьбы на пороге многолетних тюремных тягот, к которым надо было привыкнуть, не смирившись, не прекратив борьбы и работы над собой.

На протяжении всех лет подневольных скитаний поэт создавал масштабный сборник под красноречивым названием «Палимпсесты» (то есть тексты, начертанные на пергаменте один поверх другого). В состав разных редакций «Палимпсестов» входят заключительные четыре стихотворения нашей подборки. Из них особенно примечательно последнее: оно напоминает стихотворения-«двойчатки» Мандельштама и Г. Иванова. «Двойчатка» – особый жанр, предполагающий наличие двух равноправных вариаций одного и того же стихотворения: так, часто из восьми строк первые четыре повторяются в обоих текстах, составляющих «двойчатку» – восьмистишие, а заключительные четыре дают разные варианты развития темы[813]. Важность подобных равноправных вариаций для корпуса лирических текстов Стуса, их глубокую обусловленность самой техникой поэтической работой поэта в условиях лагеря, под постоянной угрозой конфискации написанного отмечает в диссертации, посвященной сборнику «Палимпсесты», сын поэта, известный филолог и музейный деятель Дмитрий Стус[814].

В заключительном разделе публикации представлен сокращенный перевод одного из лагерных писем Василя Стуса, адресованного жене и сыну. Письмо содержит важнейшие подробности жизни поэта, лишенного привычного круга общения. Несколько изученных иностранных языков, огромный список названий периодических изданий, которые регулярно читает Стус, назидательные, в жанре мономаховского «Поучения чадом» эпистолярные беседы с сыном и, главное, постоянная работа над книгами, вдумчивое освоение и истолкование художественных и философских текстов. Вот круг тюремных занятий Василя Стуса, ни на минуту не прекращающего служения категорическому императиву творчества. Некоторые подробности, описанные в письмах Стуса, могут восприниматься в качестве комментария к истории создания и бытования его поэтических произведений. Один из подобных примеров присутствует и в публикуемом письме: объяснение предыстории мотивного ряда замечательного стихотворения «Наснилось, померещилось с разлуки…», включенного в настоящую публикацию.

Дмитрий Бак

* * *

Во мне уже рождается Господь,

и полупамятный, полузабытый,

и словно не во мне, а с краю смерти,

(куда живым – не сметь) – мой внук и прадед, –

пережидает, пока я умру.

Я с ним вдвоём живу. Мы существуем,

когда нет ни души. Гремит беда,

как будто канонада. Он спасенье,

я белоусто вымолвлю: спаси,

мой Боже. Упаси на миг,

а после я, очнувшийся, спасу

и сам себя. Себя же самого.

Он хочет выйти из меня. Стремится,

меня спасая, истребить дотла,

чтоб на сквозных порывистых ветрах

я вышел из себя же сам, как сабля

идёт из ножен. Хочет выйти прочь,

чтобы погасла свечка боли, тьма

покорности чтобы меня спасала

иною жизнью, инобытием,

иным именованьем, не моим:

вот правит чем тот исступлённый Бог,

который норовит во мне родиться

(а я украдкой свечку засвечу,

чтобы вокруг до времени не смерклось,

пресветлый путь и чёрная свеча

сверкает, словно тайная победа).

* * *

Бальзаку, заздри, ось вона, сутана,

I тиша, i cамотнiсть, i пiтьма!

Щоправда, кажуть спати надто рано,

ото й телющиш очi, як вiдьмак,

на телевежу, видну по рубiнах,

розсипаних, мов щастя навiсне.

Отут i прокидається умiння

накликати натхнення, що жене

од тебе всi щонайсолодшi мрiї

i каже: вiщий обрiй назирай,

де анi радостi, анi надiї.

То твiй правдивий край. Ото твiй край.

* * *

Бальзак, завидуй, вот она, сутана,

и тишь, и одиночество, и мрак!

Но правда, спать наказывают рано,

вот и лежишь, уставившись впотьмах

на телебашню: яркие рубины.