от дома Лавкрафта. Позже в Колониальном доме разыграли «прискорбное заседание законодательного совета мятежников»5 трехсотлетней давности, где роль всех участников играли прямые потомки. Одно из немногих зрительских мест досталось и Лавкрафту: «с трудом удержался, чтобы не освистать мятежников и не зааплодировать горстке верных сторонников Его Величества»! Позже губернатор Массачусетса Керли вручит губернатору Род-Айленда Грину копию указа о помиловании Роджера Уильямса, приговоренного к изгнанию в 1635 году. «Как, должно быть, Роджер ждал этого жеста три века!»6

Лето наступило на редкость поздно: жара, «спасая-таки от изнеможения»7, пришла где-то к восьмому июля. За шесть дней Лавкрафт сделал больше, чем за шесть недель. Одиннадцатого числа он по воде отправился в Ньюпорт, где плодотворно работал на высоком утесе с видом на океан.

Что касается гостей, первым в череде был Морис У. Моу, с которым Лавкрафт не виделся с 1923 года – счастливой поры. Приехал он на два дня до девятнадцатого июля с сыном Робертом на машине, так что можно было объездить округу втроем. Сначала заглянули в рыбацкую деревню Потаксет, уже поглощенную Провиденсом; заехали в парк Роджера Уильямса и в Уоррен с Бристолем, где Лавкрафт бывал с Робертом год назад. В Уоррене по старой памяти вновь объелись мороженым. Мориса хватило на две с половиной порции, Роберта – еле-еле на три, Лавкрафт же готов был заглотить все шесть.

Самиздат на то время уже не так занимал Мориса, тем не менее он уговорил Лавкрафта войти в группу по переписке «Корикийцы» – аналог «Клейкомоло» и «Галломо». Основал ее Джон Д. Адамс, возглавлял, очевидно, Моу, а последним участником была Натали Х. Вули – журналистка самиздата, с которой Лавкрафт переписывался по меньшей мере с 1933 года, однако известно о ней крайне мало. Занималась группа анализом поэзии, однако в единственном уцелевшем письме от Лавкрафта (четырнадцатое июля 1936 года) речь заходит о предсмертном часе. Лавкрафт – явно кому-то в ответ – пишет так:

«Что же до меня, реалиста, переросшего драматизм и наивность, я практически уверен, что последний час проведу весьма обыденно, составляя последние распоряжения касательно тех или иных книг, рукописей, семейного наследства и прочего имущества. С учетом нервного напряжения на это как раз потребуется около часа, вдобавок перед отбытием в вечность ничего разумнее для меня не найти. Если же конец будет безвременным, последний взгляд я бы остановил на том, что будит во мне самые ранние воспоминания: на картине, библиотечном столе, сельском альманахе 1895 года, музыкальной шкатулке, с которой я играл в два с половиной года, или каком-нибудь милом душе символе – и тем самым с юмором и прихотливой сентиментальностью замкну психологический круг. А после – небытие, как и до двадцатого августа 1890 года»8.

Двадцать восьмого июля в Провиденс приехал не кто иной, как Р. Х. Барлоу собственной персоной, которого семейные неурядицы вынудили покинуть родную Флориду (в конечном счете он осядет у родни в Ливенуорте, штат Канзас). Останется он на месяц, до первого сентября, а жить будет в пансионе за домом 66 по Колледж-стрит. Весь месяц Барлоу неустанно посягал на время Лавкрафта, а тот, помня о крайне радушном приеме во Флориде в 1934 и 35 годах, не смел отказать во внимании.

«Ædepol[21]! Бобби расположился в пансионе по соседству, но даже при свободе действий не перестал быть моей заботой. То поведу его в один музей, то в другой, то в книжную лавку… то обсуждаем его новый замысел или главу в будущем монументальном романе… и т. д. и т. п. Он так гостеприимно и рачительно принимал меня год и два назад – а чем мог отплатить я?»9

Справедливости ради, здесь Лавкрафт объясняет заказчику, почему сильно задержался с редактурой, – и с долей вероятности лукавит: общество Барлоу едва ли могло его тяготить. В письме к Элизабет Толдридж (а за несколько месяцев до этого Барлоу, будучи в Вашингтоне, посещал уроки рисования в галерее Коркорана и часто к ней заглядывал) он восторгается: «Я так соскучился, что даже простил ему усищи и баки!»10 В тот же период окажется, что у Лавкрафта с Барлоу есть общий предок Джон то ли Рэтбоун, то ли Рэтбан (1658–?), а сами они шестиюродные братья.

Пятого августа Провиденс принял еще одного гостя: приехал великий и ужасный Адольф де Кастро, развеяв у океана в Бостоне прах жены. Потрепанный жизнью семидесятилетний вдовец без гроша, де Кастро не оставлял надежды подбить Лавкрафта на сомнительные начинания. За два года до этого он умолял приложить руку к историко-политической антологии «Новый путь», где в одном очерке якобы раскрывал «правду» о родителях Иисуса, почерпнутую из «германских [sic] и семитских источников». Одними только школьными ошибками в разделах про Рим текст вызывал сомнения, и если бы Лавкрафт взялся за его редактуру, то на крайне длительный срок – вот так он деликатно намекнул де Кастро об отказе. Намека де Кастро не понял: рукопись пришла Лавкрафту в ноябре 1934 года. Летом 1935-го тот вернул ее со словами, что пусть вначале текст проверят на историческое соответствие – однако, если де Кастро хочет, главы про Иисуса можно издать в жанре исторического фэнтези. Не знаю, в шутку ли это.

Прошлого, однако, не стали ворошить. Развеяться старика повели к церкви Святого Иоанна на Бенефит-стрит, где почти век назад По прогуливался по кладбищу с Сарой Элен Уитмен. На фоне этого в окружении могильных плит Лавкрафт, Барлоу и де Кастро вдохновились на сочинение сонетов-акростихов, образовывавших первыми буквами имя Эдгар Аллан По (для полноценного сонета не хватило одной буквы). Свой Лавкрафт назвал длинно «На уединенном кладбище Провиденса, где некогда бродил По», Барлоу – коротко «Кладбище Святого Иоанна», а де Кастро – просто «Эдгар Аллан По». Стих Барлоу, пожалуй, лучший – зато де Кастро оказался самым предприимчивым: свой блеклый, слащавый сонет он пошлет в Weird Tales (издадут его в мае 1937 года). За ним по горячим следам повторят и Барлоу с Лавкрафтом, но уже получат отказ. Пришлось ограничиться фэнзином Science-Fantasy Correspondent, где их издадут в марте – апреле 1937 года.

Весть об этой поэтической забаве быстро облетела круг Лавкрафта. Подхватил ее Морис У. Моу и не только добавил к трем сонетам свой – не самый выдающийся, – но и напечатал все четыре в виде гектографических буклетов для своих учеников («Четыре сонета-акростиха по Эдгару Аллану По», 1936). Август Дерлет позже включил его стих в сборник «Поэзия из Висконсина» (1937), который