и установленные порядки». Очерк вышел весьма благородным: в нем Лавкрафт обличает оппонентов, или, точнее, их недостойное поведение, а также вступается за Брадофски и умоляет самиздат не терять лица.

«Уже давно пора задуматься, куда движется любительский журнализм. Мы оттачиваем искусство владения словом или даем волю самомнению и мальчишеской желчи? Одно дело – подвергать конструктивной критике труды писателя и редактора или же официальный курс развития и положение дел. Это приличная инициатива для всякого сообщества, отличающаяся непредвзятостью и цивилизованностью. Она не несет цели обидеть и облить грязью, лишь указать на огрехи как в тексте, так и, возможно, в уставе. В самой сути подлинная критика стремится изменить статус-кво, не затрагивая стоящих за ним личностей, – однако и близорукий заметит: нынешние травля и реки площадной брани в Национальной ассоциации любительской прессы не способствуют ни цивилизованности, ни конструктивности»58.

Зачинщиков смуты Лавкрафт не называет поименно, но одним из главных был Ральф У. Бэбкок – небесталанный любитель, затаивший жгучую обиду на председателя НАЛП. Как Лавкрафт язвит в письме к Барлоу после его ответного выпада: «В Грэйт-Нэк, Лонг-Айленд, теперь наверняка закудахчут, распетушатся»59, имея в виду Бэбкока.

Лавкрафт чувствовал себя вправе называть вещи своими именами, поскольку на срок с 1935 по 1936 год его вместе с Винсентом Б. Хаггерти и Дженни К. Плейзиер сделали в НАЛП «исполнительными судьями». И все же выносить очерк на публику не стоило, копии предназначались лишь для НАЛП (их по его просьбе отпечатал Барлоу). Написан текст вполне стройно, но тут и там, сетовал Лавкрафт, Барлоу все равно не разобрал слов. В итоге экземпляр «Некоторых текущих мотивов и установленных порядков» представляет собой два листа размером восемь с половиной на четырнадцать дюймов с текстом на одной стороне. Разослан очерк был где-то в конце июня – однако едва ли на что-то повлиял. В первой половине июля состоялись очередные выборы, Брадофски занял пост официального редактора, но затем якобы по наставлению врача ушел в отставку. «Юному Бэбкоку тогда изрядно досталось»60, – отмечает Лавкрафт.

Глава 25. Низвержение в Вечность (1936–1937)

В начале июня Роберт И. Говард напишет приятелю Терстону Толберту: «Мама совсем плоха. Боюсь, ей осталось немного»1. И действительно, Эстер Джейн Ирвин Говард, так и не оправившись за год от операции, впадет в кому – и надежды врачи не оставят. Сразу после этого Говард застрелится у себя в машине. Смерть заберет его через восемь часов, мать переживет его всего на день. Престарелый отец семьи доктор И. М. Говард понес сразу двойную утрату. Роберту И. Говарду было всего тридцать лет.

Телефоны в те годы были не у всех, новости расходились медленнее. Лавкрафт узнал обо всем где-то девятнадцатого июня из записки от К. Л. Мур, написанной тремя днями ранее. Записка не уцелела – трудно сказать, как Мур узнала о случившемся раньше всех. Лавкрафт до последнего не мог ей поверить, но через несколько дней доктор Говард расскажет о смерти сына из первых уст.

Потрясенный писатель был убит горем:

«Какая утрата, черт возьми! Читатель и не догадывался о подлинной глубине его таланта. Этот малый еще вошел бы в сонм классиков с какой-нибудь народной эпопеей о своем любимом Юго-западе. Кладезь исторической мудрости, мастер старинного слова – прошлое на его страницах задышало бы всей грудью. О Митра, какой мастер!.. Голова кругом от этой трагедии; пусть Р. И. Г. был отчасти меланхоличен и противился цивилизации (что легло в основу нашей многолетней эпистолярной полемики), но я всегда полагал, что в этом отношении от беспристрастен…Казалось, он на своем месте: окружен близкими людьми, родственными душами… общается, путешествует, любим родителями, которых, очевидно, боготворит. Они с отцом тяжко переживали плевральное заболевание матери – и все же не верится, чтобы из-за этого его стальная нервная система истерлась до смертельной хрупкости».2

Кругом голова шла не только у Лавкрафта: знакомых и позже исследователей с биографами самоубийство Говарда озадачило не меньше. Сегодня едва ли стоит подвергать его психоанализу, даже если возможно гарантировать точность. Трудно даже приписать Говарду Эдипов комплекс – хотя бы потому, что существование последнего подвергается сомнению3. Лавкрафт придет к мысли, что крайне чувствительный Говард не смог принять смерть матери «как часть неизбежного порядка вещей»4. Зерно истины здесь есть, вдобавок исследователи Говарда отмечают в его творчестве зацикленность на смерти. Так или иначе, Лавкрафт потерял товарища по цеху, с которым хоть и не познакомился лично за шесть лет общения, а все же его ценил.

Между тем Лавкрафт как мог содействовал доктору Говарду, отсылая все связанное с Робертом (в том числе его письма) в памятную коллекцию в колледж Говарда Пейна в Браунвуде, Техас (якобы альма-матер Роберта, хотя он не проучился там и года). Что же до писем Лавкрафта к Роберту, им не повезло: по всей видимости, доктор Говард уничтожил их ближе к пятидесятым. Тем не менее под руководством Августа Дерлета из них были расшифрованы, а затем и частично опубликованы в «Избранных письмах» крупные выдержки – а сравнительно недавно всю совместную переписку издали двумя томами.

У Говарда осталось столько неизданного, что все его книги выйдут посмертно, как и большинство сочинений, – хотя при жизни он печатался обильно (во всевозможных журналах). Одним из первых увидит свет его очерк «Хайборийская эра» (Лос-Анджелес, LANY Coöperative Publications, 1938) – оригинальный «пересказ» истории нашего мира до, в эпоху и после Конана. Открывается он письмом Лавкрафта к Дональду Уоллхейму, посланным, вероятно, вкупе с очерком в сентябре 1935 года.

Почти сразу же Лавкрафт напишет трогательный некролог «В память о Роберте Ирвине Говарде» (Fantasy Magazine, сентябрь 1936), где кратко пройдется по его творчеству. По сути, там почтительным языком пересказано его письмо к Э. Хоффману Прайсу, в котором Лавкрафт потрясен смертью Говарда. В Phantagraph за август 1936 года некролог выйдет в укороченном виде под заголовком «Роберт Ирвин Говард: 1906–1936». На этой же почве в октябре 1936-го единственную свою публикацию в Weird Tales получит Р. Х. Барлоу с душещипательным сонетом «Р. И. Г.». Тот номер в целом содержит много писем с данью памяти Говарду – и одно, естественно, принадлежит Лавкрафту.

Каким бы ужасным ни казался на тот момент 1936 год, весной-летом его скрасят визиты гостей и поездки. В честь трехсотлетия штата Род-Айленд четвертого июля был организован костюмированный парад в колониальном стиле. Стартовал он от ворот Ван Викля на входе в Брауновский университет – в двух шагах