8

К числу «иноземцев и людей вообще недостойных» Иосиф Флавий отнес прежде всего Эврикла из Лакедемона, которого Ирод принял за предсказанного ему Менахемом Мессию и которому предоставил в полное распоряжение свой дворец в Иерусалиме. Что же касается «доброй души» Ирода, который осыпал «всех людей» «щедростью и благодеяними», о чем пишет Иосиф Флавий, и в то же время «чудовища, чуждого всякой мягкости», чудовища в том числе к своим «домашним и приближенным», то и спустя десятилетия после смерти Ирода иудеи, ставшие первыми христианами, не считали такую «раздвоенность» натуры признаком «славолюбия», а, скорее, проявлением высшей справедливости и святости. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить два фрагмента из Евангелия от Матфея, в которых Иисус Христос, обращаясь к евреям, говорит: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его» [396]; буквально в следующей главе мы читаем нечто прямо противоположное: «Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» [397].

Обстановка в семье стала до такой степени тягостной, что, объезжая страну по служебным делам, Ирод ловил себя на мысли, что не хочет возвращаться в Иерусалим. Он все чаще стал задерживаться в Кесарии, где к его услугам был дворец, ни в чем не уступавший иерусалимскому дворцу [398]; сюда же, в Кесарию, к нему приезжал с отчетами глава правительства Птолемей – один из немногих приближенных Ирода, которому он всецело доверял.

Птолемей и сообщил царю, что его сыновья Александр и Аристовул вконец распоясались, а в одной из ссор с Саломией, когда та пригрозила им, что наглость братьев может обернуться их казнью, в ответ заявили, что если в их семье кто и заслуживает казни за свою наглость и бесчисленные злодеяния, так это она, Саломия, и ее полоумный братец. Ссора эта стала достоянием многочисленных слуг во дворце, а уже слуги разнесли слухи о ней по всей столице, приукрасив их, как это случается со всеми слухами, множеством самых нелепых деталей. Так, народ стал уверенно поговаривать о том, что Ирод сошел с ума, почему и не возвращается в Иерусалим, а прячется в Кесарии, в своем безумии вынашивает идею государственного переворота, для чего намеревается вырезать в Иерусалиме всех евреев во главе со своими сыновьями Александром и Аристовулом, евреями по матери, но храбрые братья, благодарение Господу, не намерены превращаться в жертвенных агнцев, а сами решили возглавить восстание, в ходе которого будут казнены Ирод и его сестра Саломия, а вслед за ней все инородцы, с помощью и поддержки Рима незаконно захватившие власть в стране.

Новость эта глубоко опечалила Ирода. Самое же печальное для него во всей этой крайне обострившейся домашней обстановке было то, что он любил Александра и Аристовула, как продолжал любить их мать Мариамну, казненную по его приказы в слепом порыве ни на чем не основанной ревности. Он решил возвратиться в Иерусалим, созвать туда всех самых знатных евреев со всей Иудеи и объявить о своем добровольном отречении от власти [399].

Прибыв в Иерусалим, он сообщил о своем намерении правительству, которое специально для этого созвал, и первосвященнику. Никто из них, однако, не одобрил планов Ирода.

– Что вы посоветуете мне? – спросил Ирод.

– Продолжать оставаться царем Иудеи, – было ему ответом. – Твое отречение от престола ничего, кроме несчастья, стране не принесет.

Ирод провел несколько дней в раздумьях, прежде чем его осенило: почему бы ему не объявить своим официальным преемником старшего сына Антипатра? Пусть Антипатр родился у него, когда он был еще частным лицом, пусть мать его не принадлежала к знатному роду, а было лишь танцовщицей, ублажавшей своей ленивой грацией осоловевшие от вина взгляды пирующих. В конце концов и он, Ирод, не мог похвастать знатностью своего происхождения, к тому же он не еврей, но вот уже какой год царствует над Иудеей, и царство его, в отличие от его семьи, не страдает от внутренних раздоров.

Была в этом осенившем его намерении еще одна положительная сторона: Александр и Аристовул, поставленные перед фактом, поймут, что не они одни являются хозяевами положения, что есть более старший их по возрасту брат, имеющий те же права, что и они, и факт этот неминуемо образумит их. Ирод так и поступил: созвал в Иерусалим всех самых знатных евреев со всей Иудеи и объявил им о назначении своим преемником старшего сына Антипатра. Объявление это не вызвало у народа особого энтузиазма, но не вызвало и протестов: в конце концов царем Иудеи является Ирод, ему и решать, кто унаследует его трон.

Но то, что народ воспринял как данность, не подлежащую обсуждению и, тем более, пересмотру, не понравилось Александру и Аристовулу. Они почувствовали себя глубоко оскорбленными тем, что отец поставил их на подчиненное от воли старшего брата место, и стали еще более замкнутыми, чем прежде. Ироду, внимательно наблюдавшему за ними, доставило это дополнительные страдания, о чем в тайне ото всех он поведал в письме Августу. Николай Дамасский, ставший невольным свидетелем все более и более обострявшейся обстановки в семье Ирода, описал все эти перипетии в своей книге о царе Иудеи. Записями эти спустя век воспользовался Иосиф Флавий. Вот что писал он, идя вослед очевидцу неурядиц в семье Ирода Николаю Дамасскому: «Антипатр выказал всю силу своего характера, внезапно добившись власти, на которую раньше никак не мог рассчитывать; теперь у него была одна только цель – вредить своим братьям и не допускать их к занятию первенствующего положения, равно как не отходить от отца, который уже поддался наветам со стороны и благодаря стараниям Антипатра мог быть еще более возбуждаем против опороченных юношей. Все такие наветы исходили от Антипатра, причем последний, однако, остерегался подавать вид, что он является виновником их; напротив, он пользовался для этого совершенно неподозрительными клевретами, которые тем самым лишь еще более доказывали свое мнимое расположение к царю. В то время при дворе было уже много лиц, которые примкнули к Антипатру в расчете на награды и которые заставляли Ирода верить, что они говорят все это из преданности ему. При таком дружном и верно рассчитанным образе действий сами юноши, со своей стороны, подавали все новые поводы к сплетням. Они нередко плакали над постигшим их унижением, взывали к матери своей и открыто в присутствии приближенных царя обвиняли последнего в нарушении права. Все это ловко подхватывалось гнусными сообщниками Антипатра и доносилось Ироду в приукрашенном виде, так что домашние смуты только росли и росли. Царь расстраивался этими доносами и, желая еще более унизить сыновей Мариамны, все более возвышал Антипатра, так что в конце концов решился даже пригласить ко двору мать его; вместе с тем он неоднократно писал о нем императору и выставлял его как особенно дельного человека».