Разумеется, глава фашистской партии и его наиболее рьяные сторонники были арестованы в превентивном порядке, но их постарались максимально уберечь от притеснений. Они виделись с друзьями, получали посылки, а как только миновала опасность, были выпущены на свободу, и никто не поставил им в вину их образ мыслей. В Лондоне держал ресторанчик русский адмирал В., большой почитатель Мосли. Он пытался убеждать своих клиентов, что Гитлер прекрасный человек, что воевать против него — преступление… Служба безопасности не раз предупреждала его о необходимости соблюдать осторожность: «Понимаете, сэр, вы вправе быть какого угодно мнения, но ресторан — место общественное, среди его посетителей попадаются люди, потерявшие на войне сына или мужа, и ваши слова могут вызвать у них грустные мысли…» Адмирал не унимался. В конце концов его арестовали. Моя подруга Мерика, ходившая его навещать, рассказывала, что он пребывал в прекрасном настроении, играл в карты, был доволен питанием и радовался, что хоть тут попал в хорошее общество!

Незадолго до моего приезда одна шотландская дама пригласила Святослава к себе на уик-энд — они не были знакомы, но дама стремилась продемонстрировать свою симпатию к иностранным военным. Когда он приехал и увидел на перроне маленького вокзала в Эдинбурге невысокую, строго одетую женщину, то сразу же подумал, что ему предстоит провести два дня в скуке и даже не слишком удобных условиях. Но их ожидал большой лимузин с шофером, и они приехали в красивое поместье, где его роскошно разместили. Женщина оказалась вдовой пивного магната. Миссис И., подвижная, очаровательная, щедрая — ничто не соответствует истине меньше, чем обвинение шотландцев в скупости, — была так богата, что платила с каждого фунта дохода девятнадцать шиллингов налога. Они вместе отправились на обед к ее двоюродному брату в знаменитый замок. Муж, естественно, был в форме, единственный бригадир среди присутствовавших офицеров. Как же он изумился, когда одна из дам, леди М. С., американка по происхождению, принялась разглагольствовать во время обеда о безумстве войны с Гитлером: «Это ужасно и просто глупо. Гитлер — замечательный человек. Я борюсь за мир. Знаете, после обеда я дам вам листовки, которые мне только что отпечатали, и вы распространите их у себя в части». Никто за столом не выказал ни малейшего удивления, однако, когда закончился обед, хозяйка дома отвела моего мужа в сторону и сказала: «Не обращайте внимания на леди М. С., она оригиналка». Меньше всего ее можно было назвать оригиналкой. Получив возмутительные прокламации, Святослав поспешил их уничтожить. Вряд ли солдаты бельгийской армии сочли бы их проявлением оригинальности.

Из-за событий в Европе на остров обрушились толпы иностранцев, и британцам надо было обладать гигантской силой духа, чтобы не выказать раздражения. Казалось, англичан ничто не удивляло в обычаях, столь разнящихся с их собственными. Чего ждать от иностранцев? Больше, думаю, поразил их тот факт, что и собратья-англосаксы, американцы, вовсе не были на них похожи. Британцы до того привыкли к иноземной речи и разным военным формам, что, говорят, двум журналистам, решившим как-то раз поставить эксперимент, удалось целый день проходить в немецких мундирах незамеченными по Лондону, они даже рискнули заглянуть на запрещенные объекты.

С приходом весны я наконец покинула пресловутую мансарду и поселилась в меблированной комнате в Бейсвотере, где меня навещали две подруги. Княжна Ксения, внучатая племянница царя, по прозвищу Мышка, красивая застенчивая девушка, вела в оживленном Лондоне уединенную жизнь, поскольку работала младшей медсестрой в детском госпитале на Грейт Ормон стрит, никаких развлечений у нее не было, разве что доводилось иногда достойно провести уик-энд в замке Балморал. Наталья же состояла в Добровольной женской службе. Она была литератором и познакомила меня с неизвестной мне тогда, к сожалению, американской литературой.

Иногда мы совершали вылазки в Сохо, квартал и до войны очень живописный, а после нее — тем более. Лондонские пабы не похожи, разумеется, на парижские кафе, но выполняют ту же, в том числе и социальную функцию — здесь человек не чувствует себя одиноким. Среди пивных были весьма почитаемые, в основном в районе Флит-стрит, где витали души доктора Джонсона, Босвела, Чарлза Лемба и целых поколений мастеров пера, а были заведения классом пониже, в пострадавших кварталах Патни, Вест-Индиа-Доке, где царил «народный дух», и еще одна категория пабов, в центре города, облюбованная военными.

Однажды мы вошли в пивную, где любили бывать канадцы. Исхудавший человек играл на пианино; он был прекрасным пианистом и время от времени, словно издеваясь над собой, вставлял между надоевшими популярными мотивчиками романс Шумана или сонату Брамса. Клиенты ставили ему кто пинту пива, кто джин, он опрокидывал их, утирал пот со лба и снова, с еще более рассеянным взглядом, начинал играть. К плавающему в дыме потолку было приклеено множество разноцветных бумажек — пожертвования госпиталям. Берешь в кассе листок, заворачиваешь в него монету, бросаешь в потолок, и она остается там, пока не наступит день сбора. Под неумолкаемый гвалт напивались здесь канадцы, австралийцы, выходцы из Новой Зеландии и Южной Африки, чехи, французы. Англичане вели себя гораздо сдержаннее и пили молча. Рядом с нами сидели за кружкой два летчика, глядя сквозь дым осоловевшими глазами. «Вот мы сидим тут, пьем, — принялся рассуждать сам с собой один из них. — А дальше что? Девушки хотят выйти замуж, но разве честно нам жениться? Сегодня здесь, завтра там», — он замолк, а его товарищ без звука рухнул на пол к нашим ногам. Худосочные работницы, только что певшие блюз, утихли. Женщина с красным лицом взялась поливать упавшего из сифона. Его положили на скамью; он едва заметно шевельнул головой. К нам подошел франкоговорящий канадец:

— «Принцессы», — обратился он, даже не подозревая, что попал в точку, — на каком языке вы говорите?

— На русском.

— Эй! — крикнул он. — У нас тут русские. Гип-гип-ура! Я вас угощаю.

Напрасно мы протестовали, уверяли, что не имеем ни малейшего отношения к тому, что происходит на восточном фронте, к нам со всех сторон потянулись стаканы. Наконец мы вышли из влажной духоты на улицу. Было полнолуние. Над пустотой, словно на сюрреалистической картине, повисла арка разрушенной церкви.

Да, разрушенных зданий немало. Но того, кто только что приехал в Лондон, обманывала чистота столицы. Улицы выметены, обломки убраны в рекордные сроки. Идешь, например, по Саус-стрит в элегантном квартале Мейфеа и вдруг замечаешь, что она состоит из одних фасадов — за ними, словно это театральные декорации, лишь пустыри. Парковые ограды сняли — требовался металл, — и сады беспрепятственно стали наступать на город. Серая толпа, усталые лица; метро, словно вышедшая из берегов река, выплескивало на улицы темные молчаливые Толпы. Когда сгущалась ночная тьма, окрестности Пиккадилли кишели людьми-призраками. На улицах поджидали клиентов проститутки. Мои английские друзья отрицали, что они вообще существуют, а когда я показывала пальцем на недвусмысленные фигуры, говорили с достоинством: «Это, скорее всего, француженки».

Лондон, несмотря на то, что время вносило изменения в его быт, сохранял верность традициям. По-прежнему по воскресеньям, взгромоздившись на ящики, обращались к согражданам в Гайд-парке серьезные или экстравагантные ораторы. Вот бородатый пророк призывал прохожих помнить о дне Страшного Суда; чуть подальше кто-то проповедовал любовь и согласие между людьми. Молча стояла девушка в белом, с распущенными по плечам светлыми волосами, держа в руках белое знамя с надписью: «Ирина и мир». Рабочий горячо обличал мерзости капитализма. Отведенный ораторам уголок Гайд-парка — развлечение для одних, клапан чтобы выпустить пар, для других — оставался оживленным, как в мирные дни.