Комячейкам в селах де-факто разрешалось иметь оружие для самообороны и арестов «врагов»; в результате понимание, что членство в партии дает административную власть и высокую степень безнаказанности, пришло к экс-повстанцам очень быстро.

Массированный приток бывших партизан в партию привел к тому, что в некоторых губерниях добрая треть их уже через полгода состояла в рядах большевиков. Это обстоятельство сильно повлияло на региональные партийные организации, надолго повысив их экстремизм: информационная сводка ВЧК от 14 января 1922 года сообщала, что в Красноярском уезде «большинство ячеек настроены партизански»[2628]. Это же относилось и к Минусинскому уезду, и к Алтайской губернии, и ко многим районам остальных губерний Сибири. Вышестоящим властям приходилось постоянно прибегать к излюбленной тактике рассеивания и перебросок местного начальства. Так, по сообщению Алтайского губкома в ЦК РКП(б), в Бийском укоме партии в конце 1921 года, после двухлетних кадровых перетрясок, все еще были сильны «нездоровые элементы, настроенные партизански и местнически», поэтому губком вынужден был перебросить оттуда местные кадры[2629].

Хотя военный коммунизм не вызывал одобрения у большинства партизан, тот факт, что беднейшая часть крестьянства получила возможность сравнительно сносно существовать за счет перераспределения урожая, собранного зажиточными соседями, вполне устраивал многочисленных деревенских люмпенов. Большевики в своей агитации не скупились на обещания райской жизни, некоторые хозяйства, разоренные белыми, получили помощь, бедноту усиленно вовлекали в общественную работу и выдвигали в ряды местной власти, на самосуды в отношении «гадов» чаще всего закрывали глаза – в результате приток сельских низов и части среднего крестьянства в ряды правящей партии оказался стремительным. В Алтайской губернии к августу 1920 года имелось около 23 тыс. коммунистов (с кандидатами), до 75% которых являлись бывшими партизанами. В целом по Сибири в том году крестьяне, в основном из числа партизан, составляли порядка 70% членов партии и сочувствующих[2630].

Особенно выделяется процент бывших партизан в самой многочисленной правоохранительной структуре – милиции. В том же 1920 году партизаны составили не менее трети работников милиции Сибири, но в партизанских районах доля бывших боевиков в милицейских рядах превышала половину. Так, в октябре начальник милиции Горно-Алтайского уезда докладывал, что «весь состав милиции положительно состоит из бывших партизан»[2631]. Несмотря на огромный отсев, партизаны и через несколько лет занимали ответственные должности в правоохранительной системе. Например, Новониколаевскую губмилицию с ноября 1922 года возглавлял П. П. Бивейнис, бывший командир 1‐го батальона 7‐го полка «Красных орлов»[2632]. На Дальнем Востоке крупные партизанские вожди тоже находились во главе губернских и уездных милицейских структур и после 1922–1923 годов.

Видных партизан, особенно из числа большевиков, активно переводили на государственную и партийную работу. Председатель партизанского Облакома П. К. Голиков превратился в уполномоченного походного Сибревкома, затем возглавил Томскую губЧК по борьбе с тифом, а позднее оказался на должности председателя Ачинского уездного исполкома. В. Г. Яковенко стал председателем Канского уездного ревкома, собрав там ряд своих соратников, а С. К. Сургуладзе возглавил Минусинский уревком[2633]. Многие партизанские командиры сразу или почти сразу получили ответственные должности в милиции и органах ВЧК, окружая себя соратниками по недавним боям и походам. Предоставление партизанам руководящих постов в правоохранительных структурах было общей тенденцией для всей страны. Так, занявший в 1919 году со своим отрядом Винницу К. П. Борисов был назначен там начальником гормилиции, а его «партизаны остались конным милицейским отрядом»[2634].

Политическая работа коммунистов против партизанщины была разнообразной и опиралась не только на пропаганду с помощью митингов, листовок и воззваний. Зачастую аресты активных партизан вразумляли повстанческую массу куда действеннее, чем словесные усилия по разъяснению принципов коммунистической политики. Чекисты же были твердо уверены, что партизанские вожаки придумывают заговор за заговором (либо видели в арестах анархиствующих вожаков, давая им острастку, политическую необходимость). Когда с мая 1920 года начались масштабные партизанские мятежи, эта уверенность только окрепла, так что экс-повстанцы стали для политической полиции одним из приоритетных объектов агентурных разработок и прямых репрессий, а численность партизанских «заговоров» исчислялась многими десятками.

В ответ на сопротивление политике военного коммунизма чекисты в течение 1920 года «профилактически» арестовывали многих виднейших алтайских, томских и енисейских командиров (Е. М. Мамонтова, Д. Е. Блынского, И. В. Громова, М. С. Козыря, А. Д. Кравченко, П. К. Лубкова, Г. Ф. Рогова, С. К. Сургуладзе, И. Я. Третьяка, В. П. Шевелёва-Лубкова, М. З. Белокобыльского, З. С. Воронова-Трунтова, Н. Н. Кожина, В. И. Плетнёва и др.), приговаривая их к легким наказаниям. Зачастую это была временная изоляция в тюрьме на острый политический период с нередкой высылкой из пределов Сибири. Однако Сиббюро ЦК в конце 1921 года согласилось с возвращением домой И. Третьяка и В. Плетнёва, несмотря на протесты алтайских губернских властей, обвинявших этих вожаков в агитации против продналога, принятии «ходоков» и нанесении огромного политического вреда. Но Сиббюро в ноябре и декабре подтвердило свое согласие на проживание Третьяка и Плетнёва в Барнауле и Горном Алтае[2635].

Подобная профилактика с использованием арестов процветала и в ДВР, коснувшись Д. И. Бойко-Павлова, М. Е. Попко и других видных вожаков. В апреле 1922 года особисты ГПО ДВР заключили, что в следственном деле командира отряда «Старик» А. Н. Бутрина и его адъютанта А. В. Торощина по кличке Маракас (оба коммунисты), а также арестованных вместе с ними соседок по вагону поезда (39 и 15 лет) нет никаких обвинительных данных, в связи с чем дальнейшее содержание их на гауптвахте Военного отдела ГПО в Чите «немыслимо». Военсовет НРА постановил отправить обоих известных партизан в распоряжение начальника инспекции Всевобуча М. Ф. Барандохина[2636].

В уголовном порядке преследовали видных партизан и за менее серьезные, не связанные с антисоветской позицией преступления. Из системы военной юстиции в Забайкальский губсуд в июле 1923 года было передано дело по обвинению бывшего командира партизанского отряда Василия Шаратских по статье 90 УК РСФСР («Заведомо ложное сообщение в письменном заявлении государственному учреждению или должностному лицу о деятельности государственных учреждений или должностных лиц, или заведомо ложный ответ на официальный запрос таковых, карается – лишением свободы на срок до одного года»)[2637].

Но порой и власти пытались организовать в отношении некоторых партизанских вождей откровенно криминальные мероприятия. Так, видный бийский большевик и бывший командир партизанского отряда, ставший начальником Бийской уездной ЧК, – латыш Н. Б. Путекле – получил летом 1920 года от председателя Алтайской губЧК и своего соплеменника Х. П. Щербака приказ тайно убить бывшего комдива И. Я. Третьяка (работавшего с июня того же года членом Бийского укома РКП(б)