Нужно сказать, что лютеранином Карл-Петр-Ульрих был неважным и в Киле он терпеть не мог ходить в церковь.

Увы… Ничего не предвещало, что, сделавшись Петром Федоровичем, он проявит большее усердие в православии. Уроки Симона Теодорского превращались в бесконечные споры по поводу каждого пункта православного катехизиса.

Как не преминула отметить Екатерина II, «часто призывались приближенные, чтобы решительно прервать схватку и умерить пыл, какой в нее вносили; наконец, с большой горечью он покорялся тому, чего желала императрица, его тетка, хотя он и не раз давал почувствовать, по предубеждению ли, по привычке ли или из духа противоречия, что предпочел бы уехать в Швецию, чем оставаться в России».

Но опасность заключалась не только в гигантском объеме новых знаний, которые нужно было усвоить будущему императору.

Все развитие Петра Федоровича пошло сейчас как бы наоборот…

В детстве из Карла-Петра-Ульриха пытались сделать взрослого человека, зато теперь, став великим князем Петром Федоровичем, с каждым днем он все более превращался в ребенка. Импульс к этому «возвратному» развитию дали уроки профессора Якоба Штелина, который должен был обучать его математике и истории, а в сущности, играл с ним.

Профессор Штелин был слишком образованным и осторожным человеком, чтобы, подобно Брюммеру, пользоваться хлыстом. Отчаявшись добиться должного прилежания от своего ученика, Штелин решил научить великого князя хоть чему-нибудь… При этом, как справедливо заметила Екатерина II, он превратился в своеобразного шута наследника престола.

Действительно…

Древнюю историю Штелин излагал, показывая старинные монеты.

По медалям Петра I читал курс новейшей истории.

Штелин приносил из Кунсткамеры забавные диковинки, чтобы сообщить великому князю хоть какие-то сведения из географии и механики.

Фортификация изучалась по картинкам в книге «Сила империи», где были изображены все русские укрепления от Риги до китайских границ.

В результате незаметно для самого учителя уроки начали превращаться в игру. Подводя итоги трехлетнего курса обучения, Штелин докладывал, что он старался «извлечь пользу из каждого случая. На охоте просматривали книги об охоте с картинками, при кукольных машинах (тогда начали входить в моду механические игрушки. – Н.К.) объяснен механизм и все уловки фокусников; при пожаре показаны все орудия и их композиция; на прогулках по городу показано устройство полиции…»

Подобные «уроки» хороши были бы для малыша пяти-шести лет, но великому князю тогда исполнилось уже шестнадцать.

Увы…

Будущий русский император, несмотря на хлопоты наставников, так и не научился толком говорить по-русски, так и не смог уразуметь разницу в догматах лютеранства и православия.

На всю жизнь суждено было оставаться ему без Бога, без Родины…

Мы помянули о «кукольных машинах», при которых профессор Штелин объяснял наследнику механизм и уловки фокусников.

Среди заводных игрушек появились тогда в России настоящие «механические картины». В музее игрушки в Сергиевом Посаде хранятся их образцы.

Одна из «картин» называется «Праздник в швейцарской деревне»… Когда заводишь этот «праздник», начинает звучать музыка; на террасу хорошенького домика выходят гости и начинают танцевать; распахиваются окошки в соседних домах, из них выглядывают люди. С ветки на ветку перелетают птицы.

Точно неизвестно, какие именно «механические картины» были у Петра Федоровича, но, разглядывая «Праздник в швейцарской деревне», так легко представить, с каким болезненным восторгом вглядывался он в механически размеренную жизнь, совершавшуюся под стеклянным колпаком…

Не эти ли игрушечно-выверенные перемещения, которые казались ему идеалом, и пытался он воссоздать в пространстве реальной жизни?

Если сравнить игры молодого Петра I с играми его внука, то обнаруживается, что развитие их шло как бы во встречных направлениях. Игры Петра I врастали в реальную жизнь, подчиняя ее себе, а у Петра III в игру превращалась реальная жизнь.

«В своих внутренних покоях, – пишет Екатерина II, – великий князь в ту пору только и занимался тем, что устраивал военные учения с кучкой людей, данных ему для комнатных услуг; он то раздавал им чины и отличия, то лишал их всего, смотря по тому, как вздумается. Это были настоящие детские игры и постоянное ребячество; вообще он был еще очень ребячлив, хотя ему минуло шестнадцать лет».

Не к этим ли механически-выверенным перемещениям и пытался он в дальнейшем привести неупорядоченную жизнь свалившейся на него империи?

И все-таки это стремительное бегство в детство наследника русского престола одними только уроками Штелина не объяснить. Не объяснить это и своенравием характера великого князя. Ведь когда было нужно, он умел подчиняться.

И вместе с тем совершенно очевидно, что с будущим императором что-то происходило. С каждым месяцем Петр Федорович все более становился ребенком. Забывая о своем возрасте, о своем положении в государственной иерархии, вскоре после свадьбы с Екатериной он вдруг увлекся игрой в куклы, которых выписывали для него из Европы, Китая и Индии.

Целые представления устраивал он с этими куклами…

Шестнадцатилетняя Екатерина, став супругой великого князя, с ужасом поняла, что она не способна отвлечь его от игрушек, кукол и других детских забав. О самых пикантных подробностях своего медового месяца она подробно рассказала в «Собственноручных записках»…

«Великий князь ложился первый после ужина, и как только мы были в постели, Крузе запирала дверь на ключ, и тогда великий князь играл до часу или двух ночи; волей-неволей я должна была принимать участие в этом прекрасном развлечении, так же, как и Крузе. Часто я над этим смеялась, но еще чаще это меня изводило и беспокоило, так как вся кровать была покрыта и полна куклами и игрушками, иногда очень тяжелыми.

Не знаю, проведала ли Чоглокова[141] об этих ночных забавах, но однажды, около полуночи, она постучалась к нам в дверь спальной; ей не сразу открыли, потому что великий князь, Крузе и я спешили спрятать и снять с постели игрушки, чему помогло одеяло, под которое мы игрушки сунули.

Когда это было сделано, открыли дверь, но Чоглокова стала нам ужасно выговаривать за то, что мы заставили ее ждать, и сказала нам, что императрица очень рассердится, когда узнает, что мы еще не спим в такой час, и ушла ворча, но не сделав другого открытия.

Когда она ушла, великий князь продолжал свое, пока не захотел спать».

Судя по подробностям, которыми изобилуют «Собственноручные записки», у нас нет никаких оснований для обвинения Екатерины II в откровенной лжи.