сумел продержаться вопреки стратегическому смыслу, указывавшему на невозможность, вопреки наехавшей толпе воевод без воеводства, эту невозможность создавших, вопреки забастовкам единственного военного завода…

Слащев поспевает всюду.

«Не смей спать, – будит он на рассвете своего несчастного адъютанта, – едем в тыл усмирять», – и к полудню на столбах, фонарях, деревьях города Симферополя замелькают Полковники, Штабс-Ротмистры, Поручики с лаконической надписью: «Приказом Генерала Слащева за грабеж».

К вечеру он появится в Севастополе, и восемь главарей забастовки, оправданные за отсутствием улик, попадут в его поезд; не солоно хлебавши отойдет от прямого провода Махров, Деникин разведет руками и скажет: «Что же с ним делать, ведь придется его расстрелять, лучше оставьте его…»

А к утру Слащев снова у Джанкоя.

За ночь большевики прорвали Сивашские позиции и двигаются на полуостров…

Остается последний резерв—1000 юнкеров.

С винтовкой в судорожно сведенных руках, с безумным взором остекленевших глаз, поведет он эту кучку навстречу соленому весеннему ветру, в лоб пулеметам, в дико-неравный, фантастический бой.

Через несколько часов большевики хлынут назад, а Слащев, вызванный к аппарату Министром Юстиции, запрашивающим о судьбе восьми, исступленно кричит: «Не беспокойтесь, они уже расстреляны, атака отбита…»

В первый раз за три года осуществляются «железо и кровь», проводится диктатура в ее страшном, ничем не прикрытом значении.

«Требую от вас всех максимума работы для победы. Ничего не обещаю. Кого надо, повешу!» – с такими речами, высокий и строгий, входит он в гудящую толпу севастопольских рабочих, без оружия, без охраны, в развевающейся черкеске, с одним трясущимся ординарцем…

Забастовка прекращается…

«Я ничего не понимаю, я отказываюсь верить, – говорит человек, знающий его с пятилетнего возраста, – если б вы знали, что это за доброе отзывчивое сердце, какой это кроткий молодой человек, какой это нежный и верный товарищ, мечтательный, как женщина, увлекающийся, как гимназист…»

Дрожат интенданты, смиряется Орлов, еле дышит тыл, боготворят войска и удерживается полуостров.

В последний раз в роли диктатора мелькнет его издерганное лицо с остекленевшими глазами на генеральском совете (22 марта 1920), наметившем кандидатуру Врангеля.

Прямо с поезда проехал во дворец, в полной боевой форме, окруженный чинами своей свиты. Посидел с полчаса, бахнул какую-то очередную Слащевщину и уехал обратно: «Я ничего не знаю, мне некогда…»

Снова летит жуткий поезд, приводя в оцепенение начальников станций, вызывая воспоминания о прошлом и страх пред будущим… А Слащев, сидя над картой и чертя схемы, твердит в сомнамбулическом забытьи: «Кокаин, водка, нитроглицерин, черт, дьявол, только не спать, только не спать…» И все так же восторженно глядит на генерала его молодой статный ординарец «Никита», его переодетая бесстрашная жена…»

Все это есть и у Булгакова, и сомнамбулическое безумие-забытье Хлудова, и его талант, и приказ будить, «не сметь спать», и издерганное лицо Хлудова, и последний разговор с Врангелем во дворце, когда Хлудов напоминает Главнокомандующему о своем конвое. Булгакова, наверное, впечатлило, как милейший человек в детстве и юности, С. в условиях Гражданской войны превратился в зверя-вешателя. И также летит в пьесе жуткий, инфернальный поезд инфернального Хлудова, подобный такому же поезду Троцкого по другую сторону фронта, несущий смерть и виноватому, и правому. Но даже такая сильная и беспощадная личность, на время установившая диктатуру в Крыму, в итоге не только проигрывает красным, но и переходит на их сторону.

Ветлугин так объясняет, почему С. в итоге оказался у красных:

«Сшитый из одного куска, Слащев остался и в своем Босфорском уединении девственно верен добровольческим канонам. Движение развивалось без всякой идеологии; движение возвещало, что оно не за монархию и не за республику, не за собственность и не за республику, не за собственность и не за коммуну, не за погромы и не против погромов, не за землю и волю и не против земли и воли. Мы за Россию, великую, единую, неделимую. И баста… Все счета подведены… (Эти слова Булгаков вложил в уста Воланда. – Б. С.)

Уже тогда, в 1918—19, люди, проводящие грань меж патриотизмом полкового буфетчика и чутьем истинной государственности, понимали, что лозунг Деникина и остальных добровольцев лишен содержания и чреват соблазнами. Большевики сразу нащупали это больное место и принялись для удержания власти строить «великую, единую, неделимую».

Империализм Троцкого, расходясь в конечных целях с империализмом Деникина, в лозунге вполне с ним сходился. Для мировой революции нужна сильная красная армия – «Россия великая»; для защиты от «мировой буржуазии» и для централизации власти в комитет партии необходима – «единая и неделимая»…

Никогда и нигде добровольцы не выдвинули единственно правильной недвусмысленной формулы: «За восстановление России на основе частной собственности» (уже только потом, когда не было ни армии, ни территории, «Мажестик» раскачался)… Никогда и нигде добровольцы не доказали своего уважения к частной собственности… А раз так – Слащев, воспитанный на ненависти к «богачам», легко мог поддаться на новую политику большевиков.

Троцкому остается занять Бессарабию и возобновить войну с Польшей – тогда лозунг будет целиком осуществлен, и различие армии красной и добровольческой исчезнет».

Общим у С. с Троцким был не только империализм, но и беспощадность к врагам, готовность на время Гражданской войны установить в армии и в тылу железную диктатуру (у С. диктатура провалилась из-за отсутствия социальной базы, да и установлена была слишком поздно – когда белые войну уже проиграли). Неслучайно у Булгакова в «Днях Турбиных» Мышлаевский, офицер, собирающийся служить красным ради «единой и неделимой России», похвально отзывается о Троцком.

Сталин (настоящая фамилия: Джугашвили), Иосиф Виссарионович (1878–1953)

Советский государственный и партийный деятель, диктатор в 1924–1953 гг. Он стал главным героем пьесы «Батум» и адресатом нескольких булгаковских писем. С. родился 6/18 декабря 1878 г. (традиционная дата рождения, укоренившаяся в мифологизированной сталинской биографии и в сознании людей, – 9/21 декабря 1879 г.) в г. Гори Тифлисской губернии (ныне – Грузия) в семье грузинского сапожника (мать – осетинка). В 1894 г. окончил Горийское духовное училище и поступил в Тифлисскую духовную семинарию. В 1896 г. начал принимать активное участие в работе марксистских кружков в семинарии, в 1898 г. стал членом группы «Месаме-даси» – первой грузинской социал-демократической организации. В 1899 г. исключен из семинарии в связи с пропагандой марксизма. В апреле 1902 г. за организацию рабочей демонстрации в г. Батуме С. был арестован и осенью 1903 г. выслан на 3 года в Восточную Сибирь, но в начале 1904 г. из ссылки бежал. С. принадлежал к фракции большевиков Российской Социал-демократической Рабочей Партии (в дальнейшем – Российская Коммунистическая Партия (большевиков). Всесоюзная Коммунистическая Партия (большевиков) и Коммунистическая Партия Советского Союза). Неоднократно арестовывался и ссылался. Последний раз был сослан в феврале 1913 г. на