– То березка, то ряби-и-ина… Понятно. – Ремезов осторожно усадил супругу обратно на лавку. – А чего ж? Пусть приходит. И не один он – Михайло-тиун, Демьянко, Митоха, Нежил с Микифором… Посидим, песен попоем, выпьем. Повод есть, а? Ты как считаешь?

– Пусть приходят. Все веселей вечерять.

– А-а-а!!! Ты хочешь сказать, что тебе со мной скучно?

Обняв жену, Павел принялся с жаром целовать ее в губы, обхватил ладонями талию, осторожно погладил живот, да принялся расстегивать платье, ощущая теплую шелковистость плеч… заголил бы супруг совсем, повалил бы на лавку, да…

– Господине, тут снова опятовские смерды пришли. К тебе просятся.

– Тьфу ты! Просятся они… Ну, зови, зови, что тут будешь делать?

В Генуе шел дождь, да такой сильный, что с бортов застывших в гавани судов едва просматривался город. Дул мерзкий, пронизывающий насквозь ветер, бросал на мол черные волны, завывал над причалами, швырял в лица редким прохожим холодные, почти ледяные, брызги.

Несмотря на непогоду, с палубы только что пришвартовавшегося корабля – пузатой трехмачтовой скафы под сказочным именем «Золотой Грифон» – сошли двое. Юноша и девушка, оба – под одним плащом-пелериной. Надо сказать, от дождя плащ спасал мало, впрочем, было не похоже, чтоб погода так уж волновала молодых людей. Оба весело чему-то смеялись, а вот остановились… задумались…

– Марко, брат ждет нас в гостинице «Два единорога». Он же так написал в письме!

– В письме он написал, что нас обязательно встретит, – юноша скривил губы, поправив висевший на груди медальон – небольшой, серебряный. – Может, Марцелин испугался непогоды?

– Ничего он не испугался, просто мы с тобой явились на целую неделю раньше!

– И что теперь делать?

– Да ничего! Будем искать. А дорогу сейчас спросим, вон хоть в этой таверне. Зайдем, заодно выпьем горячего вина с перцем – я что-то замерзла. Ну, что ты смотришь? Зайдем, а?

– Конечно, зайдем, милая Аньез. Хоть, конечно, кормщик «Грифона» – выжига тот еще, но денег на вино у нас хватит. И даже на ночлег, если что. Ну, а дальше – заработаем, я же все-таки лекарь, а в такой ливень в Генуе, должно быть, немало больных!

– Ты говоришь, прямо как древний философ-киник.

– Привыкай, милая. Мы, врачи, все такие.

Скрипнула массивная дверь таверны, обдав вошедших запахом дешевого вина и жаренной на вертеле рыбы. Распахнулась и тотчас же захлопнулась, поглотив за собой влюбленную пару – Марко и Аньез, сведенных вместе доброй волею Павла Ремезова, ученого, кандидата наук, боярина из далекой русской земли и – смоленского барона.

Март 1244 г. Смоленское княжество

Где-то неподалеку, за буро-зелеными, усыпанными сверкающим на солнце снегом елками, затрубил рог. Послышался быстро приближающийся собачий лай, затрещали кусты – вот уже, совсем рядом! Сдвинув на затылок отороченную куньим мехом шапку, Павел поудобней перехватил рогатину – короткое охотничье копье с массивным наконечником и толстым – под медведем не переломится – древком. Собачий лай и дыханье загнанного зверя становились все ближе… Кто бы это мог быть? Вепрь? Косуля? Или даже, может быть, зубр? В таком случае выходить на разъяренного, весящего с полтонны быка один на один было бы сущим безумием… впрочем, Павел оставался в засаде не один, уж конечно – с верными своими людьми, дружинниками – Микифором и оруженосцем Нежданом. Оба – особенно Неждан – парни не хилые, ишь, как ухватились за копья, как нетерпеливо переминаются с ноги на ногу. Охота, кровь звериная, да чувство опасности кого хошь запьянят!

Вот Неждан, воткнув рогатину в землю, сдернул с плеча лук:

– Может, стрелой, господине?

Павел покривился:

– Нет! На копья возьмем. Сразу, как только выскочит.

Все трое напряглись, сжав добела губы… Вот-вот… вот…

Вот снова рог! И лай собак… И шум погони.

– Вот он!

– Красавец!

Раздвинув широкой грудью кусты, на полянку, у которой притаились охотники, выскочил круторогий олень, действительно – красавец: сильный, изящный, стремительный, косящий налитым кровью глазом.

– Боярин? – не выдержав, шепнул Неждан.

Павел быстро кивнул:

– Пошли, парни!

Они выскочили из-за кустов прямо на зверя, выставили вперед копья. Олень захрипел, и, вместо того чтоб свернуть, лишь прибавил ходу, устремившись на внезапно выскочивших людей яростной всесокрушимой стрелою, выпущенной из метательной машины – стреломета.

Крепко ухватив рогатины, охотники молча ждали. Все трое – молодые, даже юные, парни, лишь Павел, боярин, с отпущенной недавно черной солидной бородкой, выглядел чуть старше других… и все же, все же – всем лет по двадцать с гаком…

Эх, бежит олень, бежит! Знатная будет добыча. Сейчас вот пригнет голову, ударит рогами… Тут-то и отскочить быстренько, и в шею его, в шею!

Оп-па!

Вместо того, чтобы пригнуть голову, олень резко остановился, и, взвившись на дыбы, ударил копытами, едва не пробив боярину голову… Хорошо, Павел, как человек опытный, успел пригнуться – кунья шапка его так и полетела в снег! Что ж, шапка, не голова…

– Ух-ха!!! – отпрыгнув влево, оруженосец Неждан, с силой ударил оленя в шею.

Зверь захрипел, белый, выпавший ночью снег окрасился багряной дымящейся кровью… Олень дернулся было из последних сил – раненый, он много чего еще натворить смог бы, кабы Павел не добил резким ударом. Мог бы и Микифор добить, да специально промедлил, уступая своему боярину, умен был, практичен, за то и поставил его Павел начальствовать над сей молодшей дружиною, старшей же боярин самолично командовал, да еще – наемник Митоха, кондотьер рязанский, прибившийся на усадьбу года три назад, человек в воинских делах опытный.

Вон он, Митоха-то, за тридцатник уже мужик, в самом соку, плечистый, ухватистый, волос сивый из-под шапки беличьей вьется, подбородок квадратной столь же сивой бороденкой порос.

Осадил наемник коня, спешился, на собак прикрикнул:

– Ай да добыча! Славно. Теперь, считай, всю распутицу – с мясом.

– С мясом, с мясом!

Спрыгнул с седла в снег и другой всадник – здоровенный мужичага самого разбойного вида: бородища кудлатая, плечищи, глаза, как у татарина, узкие. Зыркнет – такому б кистень, да в темный проулок!

– Эй, робята! – полюбовавшись на поверженного оленя, рязанец махнул рукой подбежавшим парням, совсем еще отрокам. – А ну, давайте, свежуйте, чего без дела стоите, зенки таращите?

– Боярского слова ждем, – скромно потупив глаза, заметил худощавый подросток, без шапки, в куцем, подпоясанном простой веревкой, армячке.