Спешившись, Павел подошел к девушке, та нагнулась в седле, целуя боярина в губы…

Потом, мотнув головой, хлестнула лошадь плетью… да, резко поворотив, поскакала обратно.

– Браслет. Возьми, я ж вижу, как ты на него смотришь.

– Тебе-то он нравится? – улыбнулся Ремезов.

– Нравится… да…

– Так оставь. Считай, это и от меня подарок. Хотя нет… постой… вот!

Павел выдернул из-за пояса кинжал с затейливой ручкой, что купил как-то по случаю в Риме на Кампо дей Фьори. Вместе с Марко покупали… Марко… Наверное, этого парня стоило все же убить, как и поступил бы на месте Павла любой из живших в это время людей. Слишком уж велика была исходившая от толмача угроза, пусть даже и потенциальная. Убить – это был бы, пожалуй, выход. А так… думай теперь – вдруг да парень решит явиться к князю?

Ремезов тряхнул головой: что уж теперь после драки махать кулаками! Правильно он поступил, правильно! Он же все-таки цивилизованный человек, а не какое-нибудь там мурло боярское! Или – баронское, хрен редьки не слаще. Если можно обойтись без крови… даже хотя бы призрачная надежда на это есть… значит – и нужно обходиться! Вот как с Марко… А вот с Убоем – шалишь!

– Возьми, – Павел протянул кинжал Ягодке.

В глазах девушки заблестели слез, очень даже заметные в свете луны… да и заря уже загоралась, и следовало поспешить.

– Прощай, Ягодка!

– Прощай, боярин. А кинжал твой я буду хранить… и о тебе – помнить.

Сунув подарок за пояс, девчонка шмыгнула носом и, махнув рукой, поворотила лошадку к лесу.

Укрывшись в ближайшем ельнике, дружинники прождали в засаде почти до рассвета. Убой так и не появился, а ведь должен был, ибо в его случае промедление означало смерть. Нервно покусывая губу, Ремезов посмотрел в небо, уже окрашенное на востоке алыми зарницами, предвестниками быстро приближающегося дня. Посмотрел, подумал… и, крикнув: «Ждите!» – поворотил коня к реке, погнал к низкому, заросшему желтыми, чуть припорошенными снегом, камышами берегу.

Чуть не доехав, остановился, спешился, подошел к самой воде, прошелся вдоль реки, покрытой тонким слоем еще темноватого ненадежного льда. Не-ет, права Ягодка – не перейти через реку, не перебраться. Хотя…

Присмотревшись к видневшемуся впереди мыску, Павел заметил черную цепочку следов, тянувшуюся из лесу. Волнуясь, молодой человек тут же подбежал ближе, нагнулся – следы казались свежими, оставленными, быть может, час-два назад.

Убой! А еще кто же? Кому еще нужно пробираться здесь ночью, ползти через реку по хрупкому льду, рискуя в любой момент утонуть? Как видно, предатель оказался хитрей, чем казался. Наверняка пробирался из села осторожно, засаду засек…

Досадливо сплюнув, Ремезов посмотрел на другой берег, до которого оказалось не так уж и далеко, всего-то метров двадцать. Что-то чернело там, как раз напротив мыска… доски, что ли? Или широкие охотничьи лыжи… Нет, не похоже, для лыж все же слишком уж широки. Снегоступы! Плетенные из ивняка снегоступы! Так вот как Убой ушел! Ушел напрямик, сильно сократив путь. И где теперь искать его? В Троицкой обители, где же еще-то? Верный человечек у него там – ключник Трофим.

Троицкий монастырь большой, многолюдный, да и укреплен неплохо – монахи сторожу зорко блюдут, дружину издалека заметят. Пока то, да се, Убоя уже и след простынет. Нет, тут надо иначе действовать, похитрее как-то. Что там староста Никодим про сегодняшний день говорил? Вроде бы церковный праздник нынче какой-то. Ну да, евангелиста Матфея. Паломники в монастыре будут, изо всех окрестных сел да деревень явятся. Паломники…

Как там у Бродского? Бредут, бредут пилигримы…

Послушник Пафнутий, вьюнош младой да разумный, что справлял в эту ночь четвертую (предутреннюю) сторожу, изо всех сил боролся со сном. А ведь так и клонило, еще бы, вчера всенощную с братией отстоял, игумну, отцу Паисию, внимая, потом с утра ворота чинили, да под приглядом Трофима-ключника крышу новую на амбар ставили, а ночью – сторожа, как раз подошла очередь. Ну, да Пафнутий не обижался – сторожа так сторожа – оно обители надо, людишек всяких лихих нынче развелось много, окромя безбожных татар и своих оглоедов хватало. Вот, во прошлую седмицу Михайло, дружок, сторожил… Ой! Не спать, не спать, упаси, Господи!

Перекрестившись, послушник распахнул тулупчик, вдохнул полной грудью. Морозец хоть и небольшой стоял, а все ж прогнал сон… правда, ненадолго. Слаб человек, уснул-таки Пафнутий, сам не заметил и как. Притулился к стене в надвратной башенке, да и… И привиделся ему Михаил Архангел! Будто бы спустился святой с небес на землю, как раз пред монастырскими воротами, стоит, клюкой в ворота барабанит да взывает громовым голосом:

– Отворяй! Отворяй! Спите там, что ли?

Господи! Уже сам архангел про сон прознал! А что батюшка игумен скажет? Епитимью наложит, как пить дать, да как бы и совсем не прогнал из обители. Строг Паисий-инок, на расправу крут.

– Да отворяйте же!

– Господи, святы! Сам Михаил Архангел!

Распахнув глаза, послушник опрометью спустился с башни, схватил горевший – чадящий уже – укрепленный на стене у ворот факел, поднатужившись, отодвинул засовец:

– Сейчас, батюшка святый, сейчас. Не изволь гневаться!

Скрипнула, отошла тяжелая створка… Поднял Пафнутий факел, архангела осветил… Нет! Не архангел то был, мужик страхолюдный какой-то! Звероватый, кряжистый, словно старый пень. И нос – торчит клювом! А глазищи-то так и сверкают, так и сверкают…

– Ты хто будешь? Сейчас всю братию кликну!

– Всю не надо, – улыбнулся, ощерился мужик, никакой злобы не выказывая. – Ты, паря, Трофима, ключника, позови.

– Разбудить, что ли?

– Разбуди, разбуди, он опосля тебе за меня великую благодарность выкажет.

– Ну… – Пафнутий задумался. – Ну, разбужу. Только ты это, за воротами пока обожди.

– Обожду, обожду, – беспрекословно согласился мужик. – Ты ему только скажи – Убой в обитель явился. Трофим сразу и встанет.

Странный какой-то мужик. Вроде и говорит вежливо, а глазищами зыркает – ой, не по себе послушнику от такого взгляда! Ладно, пущай ключник с ним и решает, раз уж прошено разбудить.

Услыхав про Убоя, Трофим-ключник вскочил с ложа тотчас же. Одначе ж Пафнутия придержал:

– Лезь обратно на башню, ворота я сам открою.

Открыл… пошептался о чем-то с гостем неведомым. Потом глянул на башню, позвал:

– Эй, Пафнутий-отрок!

– Язм, батюшко.

– Ежели каких оружных людей заметишь – рано ли, поздно ли – самолично мне дай знать!

– Тако, отче, и слажу.

– Ну, давай, сторожи далее, и помоги те Господи.

Ушел ключник. Вместе с гостем неведомым в келью и ушли. А Пафнутию что ж? Ключник – не последняя в обители должность, над ним лишь сам игумен… и Господь Бог!