поворачивались туда, куда поворачивался тигр.

– Думаю, вы не обидитесь, мой полуартифекс, если я скажу вам, что создал я его почти в точности, каким он был при жизни. Разве что немного сбросил ему вес, а в остальном…

– Почему он страдает? – взволнованно спросил Репрев, с откровенной жалостью глядя на муки глиняного тигра.

– Ничего удивительного: я разбудил его, вытащив из качающейся колыбели, и, очевидно, ему снятся кошмары, но он сам виновник своих кошмаров. Этот бенгардиец – вор. Каждую ночь ему снится один и тот же кошмар, что к нему приходят разбойники под тёмными капюшонами, – а ночь у него длится, к вашему сведению, на одно мгновение меньше вечности, – и силой забирают у него тех, кто был ему дорог когда-то. А утром ему возвращают его любимых, его семью. И снова ночь, и снова разбойники грабят его сокровищницу, оставляя после налёта лишь разорённые сундуки, а он – а он бессилен противостоять грабителям. И всё повторяется из вечности в вечность. И опережая ваш вопрос: ни вы, ни я не в силах ему помочь. Вы всего лишь полуартифекс, а я всего лишь ваш слуга.

– А как же артифекс, – пробормотал Репрев, – он что, не видит, что его творения обречены на страдания?

– Принято считать, – равнодушно продолжил дракон, – что это артифекс карает, обрекает на страдания. Но это утверждение в корне неверно. Свобода воли. Артифекс всемогущ, но даже он не может заставить любить себя, заставить себе служить. Потому что принуждение – это нарушение первого и самого главного закона любой Вселенной: нельзя лишать своё творение воли… Всему есть конец, даже тому, что кажется нам вечным. Но не будем задерживать нашего гостя – в родных краях его сознание, как игольница – иголками, искалывается воспоминаниями.

Глиняный тигр издал душераздирающий стон, от которого у Репрева шерсть встала дыбом, и заговорил замогильным, потусторонним голосом:

– Копьё… наше копьё… они… они нагнали меня… забили меня, как зверя… скажи… скажите, они… они захватили копьё?

«А что если Алатар так же, как он, беспокойно ворочается в своей колыбели? – эта мысль пристала к Репреву, и от неё к глазам подбирались горючие слёзы. – Что я наделал, что я наделал!»

Полуартифекс рухнул на колени перед тигром, зарыл свои пальцы ему в холодные глиняные плечи и, глядя в угасающий свет изумрудов, спросил:

– Кто «они»?

– Спрашивайте, наконец, имя! – верещал Цингулон.

– Вра-враги… – проскрипел песком на песочных зубах глиняный тигр.

– Нет, копьё не досталось врагу, оно у… Скажите мне своё имя, и я скажу вам своё.

– Гуха… моё имя… Гуха.

– Моё – Репрев.

– Ты один… один из них?

– Всё, довольно болтовни! Мы узнали, что требуется! – кипел Цингулон.

– Мой полуартифекс, он слабеет. Мы можем навредить ему. Пожалуйста, поторопитесь, – сказал Самаэль извиняющимся тоном.

– Нет-нет, я не один из них! – спешил поскорее закончить Репрев. – Алатар, я знал Алатара…

Разгорелись два изумруда. Гуха поднял морду на всё ещё стоявшего на одном колене великана, с его морды капала глина.

– Алатара? Моего принца? Тогда копьё… в надёжных руках… я… украл его… у своего народа… из благородных побуждений… желая… желая спрятать от врага… а вместо этого… вместо этого обрёк всех на гибель.

– Нет, вы ничего не крали! – утешал его суматошно Репрев. – Вы всё сделали правильно, не вините себя, не…

– Выпросите за меня.... выпросите за меня прощение у… моего короля… и моей… моей Канти, – затухающим безвольным голосом произнёс Гуха, и его глиняное тело распалось на куски, утонуло в бездонном колодце, откуда и явилось на свет, и земля сомкнулась.

– Не расти здесь больше ни эдельвейсу, ни мху… – печально объявил Самаэль.

Репрев обездоленными глазами смотрел, как между пальцами просыпался песок цвета грязного золота.

– Благо, всё закончилось, – сказал генерал.

– Если я вам больше не нужен, – обратился к своему полуартифексу Самаэль, преклонив морду.

– Вы сослужили мне хорошую службу, – опущенно произнёс Репрев.

– Счастлив был вам помочь.

– Постойте минутку, Самаэль… Что мне нужно сказать, чтобы копьё стало кистью?

– Придумайте сами, – хитро улыбнулся дракон и ушёл в марево.

Репрев крепко сжал в ладонях копьё, отведя остриё в сторону от всех и книзу, нажал на кончик листа и сказал первое, что пришло ему на ум:

– Гуха, откройся!

Наконечник копья клацнул, раздвоившись, раскрывшись, как клюв цапли, сдвинулся на ратовище, став чем-то вроде обоймы для кисти, а там, где только что торчало остриё, распушился скруглённый на конце янтарно-чёрно-белый волосяной пучок. Ратовище накалилось, как на огне.

– Подумать только: волос бенгардийского тигра, собранный во время зимы, или, правильнее будет сказать, волос каждого бенгардийского тигра, кто принимал участие в создании этого произведения искусства! – раздался из ниоткуда подобострастный голос Самаэля, и Репрев чуть не выронил кисть-копьё. – А ещё я чувствую, что не одни только бенгардийцы трудились над ним. Поразительно!

– Напугать меня хотел? – сморщил чёрные губы Репрев. – У тебя это получилось – ты меня до смерти напугал! Думал, мы попрощались.

– Первое: я не могу причинить вреда своему полуартифексу, – послышался голос дракона. – Второе: так и есть! Я ушёл, но снова не удержался: хотел хоть одним глазком глянуть на инструмент… Такой материал!

– Ты про тигриную шерсть? – Репрев опустил свои узловатые пальцы в кисть – и, словно вода, расступились шерстинки. – Ну, тебе виднее. И почему меня преследуют тигры…

– Может, это судьба? – ехидно заметил Самаэль.

– Тогда у артифекса плохо с воображением.

Дракон больше ничего не ответил.

– Полуартифекс – есть. Кисть для полуартифекса – тоже. Спрашиваю в последний раз: мы можем приступать? – теряя терпение, спросил генерал.

Плакс-драконы будто бы переглянулись и, лопнув, пропали с бугристого малахитового холма. И полуартифекс Репрев понял, что можно творить.

«Так, вспомни, что тебе говорил Умбра-старший… Любое творение начинается с чистого листа, но свет рождается из предрассветной тьмы, как мы рождаемся из темноты и в темноту уходим, как звёзды зажигаются во мраке, как мысль рождается из чистой пустоты, поэтому полуартифекс пишет не чёрным по белому, а белым по чёрному… А когда пишет – закрывает глаза.

Всё это, конечно, хорошо, но солнечный свет пробивается сквозь сомкнутые веки. А я прошу совершенную тьму».

Репрев хлопнул два раза в ладоши. И случилось что-то вроде солнечного затмения, только в одно мгновение, как бы сразу: солнце словно перегорело, как лампочка.

«Правило второе: сосредоточиться и ни на что не отвлекаться. А это значит – убрать все посторонние и непосторонние звуки. Только куда?»

– Отря-яд! – скомандовал Репрев зычным рёвом, выбросив в воздух руку с раскрытой ладонью. – Звук – это волна, правильно?

Никто не отозвался, но Репрев настаивал на ответе, поддерживая