Хотя Бромлей отслужил в армии шесть лет, он дослужился только до звания старшего сержанта.

Восстанавливаться на физфаке Бромлей не стал. Теперь он выбрал другую, более перспективную для себя специальность – поступил на исторический факультет МГУ, где вскоре стал специализироваться у академика Бориса Дмитриевича Грекова. По словам этнографа Севьяна Израилевича Вайнштейна, который знал Бромлея с университетских лет, выбор научного руководителя Бромлей считал самой большой удачей в жизни.

Академик Греков был покровителем влиятельным, даже могущественным, а Бромлей был ему полезен. В 1950-м Бромлей окончил университет, и Борис Дмитриевич тут же взял его к себе в Институт славяноведения АН СССР.

Но и сам Бромлей не терял времени даром. Уже в студенческие годы он стал секретарем комсомольской организации на кафедре истории южных и западных славян. Этнограф Ю.И.Семенов, видимо, не зря называл Бромлея «искушенным в различного рода интригах, которые велись в научном и околонаучном мире». И после смерти академика Грекова (1953) Бромлей всегда находил влиятельных покровителей. Он защитил кандидатскую диссертацию по теме «Усиление феодального гнета в хорватской деревне в XVI в. и крестьянское восстание 1573 г.», а в 1958-м уже стал ученым секретарем отделения истории АН СССР! Ему тогда было всего тридцать семь лет. В 1965-м он защитил докторскую («Становление феодализма в Хорватии») и получил просто фантастическое назначение – пост директора Института этнографии Академии наук.

Этнографы были возмущены, ведь Бромлей, историк-медиевист, никак не был связан с их наукой. Против Бромлея выступил известный ленинградский этнограф Рудольф Фердинандович Итс, его поддержали коллеги: они просили отдел науки ЦК КПСС не утверждать Бромлея. Даже сторонники Бромлея признавали, что ему не хватало этнографических знаний. Но позиции Бромлея в ЦК, видимо, были несокрушимы. Отдел науки Бромлея утвердил, и 1 января 1966 года он стал директором института. Этот пост он оставит только двадцать три года спустя, передав власть своему бывшему заместителю Валерию Тишкову, который возглавляет институт и по сей день.

«Эпоху Бромлея» в институте, однако, и теперь вспоминают добром. Бромлей оказался не только успешным карьеристом, но и отличным организатором. По словам известного социолога и сексолога Игоря Кона, Бромлей превратил «Институт этнографии в крупный центр изучения национальных отношений».

Если отличать теоретическую этнологию от собственно этнографии – описания традиционного быта и нравов народов, преимущественно отсталых, то у Бромлея, пожалуй, не меньше оснований считаться этнологом, чем у Льва Гумилева. Бромлей возродил интерес к изучению теории этноса, этнопсихологии, к исследованиям национального характера, кажется, совершенно оставленный после Широкогорова, Бромлей поддерживал перспективные научные идеи и проекты, способствовал развитию этносоциологии.

Науке противопоказан изоляционизм, и Бромлей охотно отправлял сотрудников института в командировки на международные симпозиумы и конгрессы; пробивал командировки даже беспартийным сотрудникам.

Бромлей оказался настолько дальновиден и умен, что не стал сводить счеты с учеными, протестовавшими против его назначения, а предпочел найти с ними общий язык. В результате тот же Рудольф Фердинандович Итс, заведующий кафедрой этнографии ЛГУ, крупный ученый и, по словам С.Б.Лаврова, «очень порядочный, хороший человек», написал хвалебную рецензию на монографию Бромлея «Этнос и этнография». В 1982-м Бромлей даже назначит Итса заведующим Ленинградским отделением института. Так вместо влиятельного и авторитетного врага он обрел союзника.

Для понимания личности Бромлея характерен следующий эпизод. В 1948 году молодой этнограф С.И.Вайнштейн, вернувшись из экспедиции, написал на имя Г.М.Маленкова письмо, где рассказал о бедственном положении кетов, древнего сибирского народа. Кетов заставляли почти всю выловленную рыбу сдавать государству, а они традиционно кормились только рыбной ловлей и охотой. За это письмо Вайнштейна исключили из комсомола, обвинив в клевете на национальную политику партии и правительства. Бромлей, тогда уже член партбюро, не помешал исключению, но после пришел утешать товарища и сохранил с ним хорошие отношения.

В жизни Бромлей был человеком, видимо, приятным и незаносчивым, несмотря на свой карьеризм. Козлов вспоминает об их совместной поездке в Лондон в 1978 году. Советских ученых поселили в небольшой гостинице. Козлов обнаружил, что в его номере «нельзя пользоваться кипятильником. В номере же Бромлея такая возможность была, и директор по утрам в пижаме, пока его супруга нежилась в постели», приносил Козлову «кружку кипятка для завтрака и бритья».

Достигнув к сорока пяти годам вершины административной карьеры (вершины научной карьеры достигнет в пятьдесят пять лет, став академиком), Юлиан Владимирович всерьез занялся новой для себя наукой. Он хотел стать не только организатором, но и теоретиком, признанным ученым.

Случай в истории не уникальный. Могущественный в последние годы жизни Н.Я.Марр провел в Академию наук своего ученика И.И.Мещанинова, который после смерти Марра оказался «признанным главой советского языкознания». И вот, став академиком, Иван Иванович Мещанинов «начал серьезно учиться лингвистической науке» у действительно выдающихся лингвистов А.П.Рифтина и С.Д.Кацнельсона, да к тому же помог многим известным филологам, попавшим в опалу при Марре.

Гумилев и Бромлей обнародовали свои теории почти одновременно, во второй половине шестидесятых, но в советской этнографической науке теория Гумилева не будет принята ни в семидесятые годы, ни позднее, а теория Бромлея станет на двадцать лет если не общепринятой, то очень авторитетной.

Свои взгляды на теорию этноса Бромлей изложил в монографии «Этнос и этнография» (М., 1973), а потом не раз их уточнял и дополнял, издавая одну книгу за другой. В каждой он не забывал упомянуть и покритиковать «биологогеографическую» концепцию Гумилева, а Гумилев отвечал ему своими статьями, если их удавалось напечатать.

В 1985 году ученик Гумилева Константин Иванов опубликовал в «Известиях Всесоюзного географического общества» статью, где доказывал, что Бромлей присвоил не только многие идеи Льва Николаевича, но даже термины, введенные Гумилевым в оборот. В числе последних было, например, понятие «этнос», хорошо известное в этнографии по крайней мере со времен Широкогорова, то есть с начала двадцатых годов XX века.

Иванов не употребляет слова «плагиат», но фактически пишет именно о плагиате и заканчивает статью словами: «Так есть ли два учения об этносе в советской науке? Нет! Есть одна теория, одно учение, и его дальнейшая разработка настоятельно необходима». Иванов подразумевает, что есть только теория Гумилева.

Самое поразительное, что Иванов действовал по указанию самого Гумилева. С.Б.Лавров видел черновик этой статьи, подписанный не только Ивановым, но и Гумилевым. Учитель и ученик были соавторами, и только позднее Гумилев, видимо, решил, что статья должна выйти под фамилией Иванова.