Эта комната, та самая, была единственной, из которой раздавались сейчас хоть какие-то звуки в этом пустом и мрачном доме. Простые и будничные звуки — возня, приглушённые голоса, перемежаемые досадливой руганью Вилмы. У неё всё такой же скверный характер, как в юности. А с чего бы ей измениться? Она никогда не выходила за пределы этих стен. Она была заперта здесь, потому что он ушёл и бросил её.

«Не важно. Я здесь не за этим», — сказал себе Эд Эфрин и, подняв руку и задержав её в дюйме от двери на долю мгновения, толкнул дверь.

Это была спальня Алекзайн — такая же, как двенадцать лет назад. Но Алекзайн в ней не было. Вилма и Том — Эд узнал его с первого взгляда, он почти не изменился, только плечи ссутулились, а лицо пересекали морщины — суетились у постели какой-то старухи, хрипевшей и бившейся в судорогах. Старуха была такой древней, что казалось, будто она может испустить дух от слишком резкого движения, а судороги, бившие её иссохшее тело, непременно должны были сломать ей все кости. Том держал её коротко остриженную голову, прижимая к подушке, и Вилма, разжав сильными руками упрямо сжимаемые челюсти, пыталась влить между ними какое-то питьё, но из-за конвульсий старухи половину проливала мимо, на ночную сорочку женщины и простыню, и без того покрытую жёлтыми пятнами.

Это было одно из самых отвратительных зрелищ, которые приходилось видеть Эду. Всё его существо рвалось выскочить за порог и захлопнуть дверь, но он стоял и смотрел. Наконец усилия Вилмы увенчались успехом, и почти сразу судороги стали утихать, а потом прекратились. Том отпустил голову старухи, на мгновение задержав ладонь на её лбу и слегка погладив.

— Всё, — тихо сказал он.

Вилма поставила опорожнённую чашку на столик у изголовья кровати и шумно вздохнула.

— Ох, сударь мой, да придушили б вы её уже, сколько ж можно-то… и ей мука, и вам…

— Смени ей сорочку и простыни, — словно не слыша её, сказал Том. — И побудь здесь, пока я…

Не переставая говорить, он наконец поднял голову — и умолк на полуслове. Вилма обернулась тоже.

Оба они только теперь заметили Эда.

Руки Тобиаса Одвелла дёрнулись — так, словно он инстинктивно пытался схватить что-то и набросить на женщину, тихо хрипевшую на зловонной постели. В его взгляде, брошенном на Эда, смешались гнев и стыд.

— Уйди прочь, — отрывисто сказал он, и Адриан Эвентри вспомнил, как этот голос велел ему спустить штаны и приготовиться для порки. — Тебе нечего здесь делать!

Он не выразил ни малейшего удивления — и узнал Эда так же легко, как тот узнал его. «А ведь я изменился, — подумал Эд, — и… и он изменился тоже, почему мне сперва показалось, будто нет?.. Как и Вилма, отяжелел, тугие мышцы уступили место жирку, волосы поредели, глаза выцвели… Он теперь старик, хотя я помню его молодым мужчиной, а я — мужчина, хотя он помнит меня мальчиком, но мы узнали друг друга с первого взгляда и в первый же миг. Может, потому, что дело не во внешности, а в том, что один Отвечающий всегда ощущает и помнит другого?»

Адриан Эвентри помнил Тома, поэтому в ответ на приказ повернулся и вышел, как ему было велено. Ничто не меняется.

Он отошёл от двери на шаг и терпеливо ждал, пока Том, отдав Вилме ещё несколько приказаний, выйдет к нему. Они оказались в сумрачном сыром коридоре вдвоём, и на миг что-то ёкнуло внутри — точно так же они столкнулись впервые в Эвентри, когда…

— Что тебе надо?

В полумраке Эд видел его лицо смутно, но ему и не требовалось света, чтобы различить неприязнь и раздражение.

— Мне нужна Алекзайн. Я должен задать ей несколько вопросов.

— Задавай хоть дюжину — она тебе не ответит.

— Я могу видеть её, Том?

— Ты уже видел.

Эд недоумённо моргнул. О чём он…

Гилас… нет.

Это зловоние, яркий солнечный свет, снопом ложащийся на запертую дверь в купальню, и существо на постели…

Нет!

— О боже, — прошептал Эд, протягивая руку и касаясь ладонью стены — он всегда так делал для верности, когда у него слабели ноги. — Как… почему… что случилось?

Том молчал. Это было усталое, измученное молчание, говорившее больше слов. Потом Эд почувствовал прикосновение к своему плечу — то самое, его он тоже помнил, и, как прежде, инстинктивно напрягся. Эта рука всегда вела его туда, где он не хотел быть, и она же когда-то успокаивающе поглаживала его по затылку. Держись, парень, ты уже взрослый.

— Пойдём, — сказал Том. — Здесь не лучшее место для разговора.

Лучшим местом для разговора была комната внизу, та самая, где Алекзайн когда-то читала книгу, страницы которой шевелил ветер. Том подошёл к креслу, в котором она сидела, когда позвала к себе Адриана и спросила, на что он готов ради неё, и опустился туда с осторожностью человека, привыкшего беречь спину. Он немного расслабился, и от этого только заметнее стала его дряхлость. Не физическая. Просто он очень устал жить и ни от кого этого не скрывал.

— Когда тебя схватили Индабираны, — без предисловий сказал Том, — она вернулась за мной в ту таверну, где на нас напали наёмники — помнишь? Она со мной говорила. Не так, — он постучал костяшкой пальца по своему виску, — а просто говорила, как прежде. И в конце концов убедила, что я должен предоставить тебя самому себе. Говоря по правде, именно этого я и хотел, только думал, что права не имею. И когда я согласился, она внезапно потеряла сознание и… стала стареть.

— Стареть? — повторил Эд.

— Я своими глазами видел, как ссыхается её кожа, краска сходит с волос, тают мускулы… как она становится такой. Ты видел, — его голос звучал совершенно ровно, но именно в этом спокойствии Эд отчётливо видел след ужаса, который Том испытал в тот миг. — За несколько минут она превратилась в столетнюю старуху. Я думал, она умерла. Она почти не дышала и всю ночь была без сознания. А потом очнулась.

Он умолк, и молчание было враждебным, как будто он ждал вопроса, в котором прозвучит обвинение или упрёк. Но в чём Эд мог его обвинять? В том, что Том не убил её сразу?

Господи, ведь прошло двенадцать лет…

— Том, кто она? Во имя всего святого, кто она такая?

— Никто, — с горечью ответил тот. — Просто женщина из обедневшего рода, ещё девочкой отданная в монастырь Яноны. Когда она была подростком, Янона забрала себе её тело, чтобы найти своего Отвечающего. Боги не могут говорить с нами напрямую, сами, они слишком отличаются от нас. Каждый выбирает собственные пути. Яноне нравятся женские тела — она знает, как они воздействуют на нас… на мужчин. — Он коротко и сухо усмехнулся губами, из которых давно ушла кровь. — Дух этой девочки, Алекзайн, оказался силён, её нрав полюбился Яноне, и она надолго осталась в этом теле. Очень долго по человеческим меркам. Алекзайн сопровождала пятерых Отвечающих. Пятерых, Адриан.

Пятерых… По одному в каждом поколении.

Сто лет.