толк был невелик. Пожар гулял, проглатывая гектар за гектаром. Копоть и дым не исчезали на огромном пространстве. Тушить помогали нефтяники из управления технологического транспорта.

Володя Бучельников, может быть, больше других старался помогать, ведь горела его родная тайга. Гусеницами своего вездехода он давил профиля — перемешивая мох с землей, заглушая огонь. Уставал, едва не терял сознание от удушливой гари. За день намучается, надышится — в глазах мутно, молотками стучит в затылке.

Вот ехал он в таком подавленном состоянии с пожара, а темненько уж стало. Чузик надо переплывать. Пустил ГТТ, переплыл, на мели под тем берегом развернулся, поогляделся — все вроде нормально. Ребятишки в речке купаются, но до них далеконько. Задом на берег нужно въезжать, иначе там, на горе, развернуться как следует будет негде. Стал подниматься с отмели на задней скорости, движется потихоньку, вдруг видит — отец бежит к нему со стороны поселка, что-то кричит и руками машет… Обмерло сердце: подумалось, что какого-нибудь мальца зацепил, угодил тот под гусеницу. Воздух не мог протолкнуть из груди — как заклинило. Боль теперь ударяла не только в затылок, но и в виски. Вышел, пошатываясь, глаза зажмурил — открыть боится. А когда все же веки поднял, увидел раздавленный «Крым». Лодка была его собственная — недавно купил в Парамоновке, с отцом вместе ездили. Новьё была лодка, покататься ладом не успел.

Этот случай и вспомнил сейчас Сергей Данилович, когда на ярок подниматься стали.

— Ну, начали, значит, отсчитывать. Я пойду впереди, ты конец шнура держать будешь сзади. Блокнот, карандаш при мне. С первым поклоном тебя, дед Секлей! Верст двадцать пять нам бы сегодня отмахать надо. И не моги, сват, роптать!

Теперь они так и пойдут стометровками, в отдалении один от другого, от черты до черты, которые Иван Александрович уже начал прочерчивать на дороге палкой. Каждый стометровый отрезок отмечался в записной книжке крестиком. Потом крестики сплюсовать, разделить на десять и получится чистый километраж. Шагали и меряли, задерживаясь на мгновение. Разговаривать из-за дальности было им не с руки, молчали. Зато для раздумий простор представлялся широкий. О кедрачах и пожаре всегда вспоминалось Гринашко больно, с острой досадой на самого себя, что он, настырный и пробивной начальник участка, так и не смог выкроить из всего этого дела пользу обществу, хотя возни, толкотни хватило.

Пожар прогулялся по кронам, но сами стволы были только опалены огнем: кора почернела, вскипела смола, но сама древесина сохраняла еще все нужные свойства. Вот тут Гринашко и кинулся проявлять хозяйскую расторопность, написал в управление лесничества области, в объединение своей отрасли, просил дать как можно скорее осиповцам убрать обгоревший кедрач, благо им и удобно, и близко — от поселка всего двадцать семь километров. Если сразу не взять древесину после пожара, то потом будет поздно. На все просьбы его ответом было молчание — глухое, тягучее. Казалось, никому до его государственного вопроса, до его человеческого беспокойства нет дела. Да что там «казалось»: так и было в действительности. От него еще уходили письма в другие инстанции и точно проваливались. Тогда он начал звонить. С тем важным лицом разговор, с другим… На словах понимали, но практически не поддерживали. Препирались, ссылались на какие-то сложности, на запреты. А что запрещать, когда кедровники огнем погублены? Все было странно и походило на какую-то насмешку. Горельник рубить не давали. Так протянулся год, начался второй. И ведь пропали два миллиона кубов отличного леса! Обгорелые кедры теперь повалились от бурь, нагромоздили такие завалы, что не проломиться через них ни на какой всемогучей технике. А короедов порасплодилось на трупах деревьев несметно. Есть опасность, что вредители скоро станут перекочевывать на здоровые массивы хвойника, до которых пожар не дотянулся своим страшным жалом…

А как тот пожар тушили! Не смотрели б глаза на такую работу! Со всего района собрали сюда человек триста. Никто не спешил бороться с огнем — гуляли, спали на мягких прогретых моховых подушках по болотам, задирали головы в небо: ждали спасительных дождей. Но небо сырости не насылало и не сулило даже. Солнце перепеченным желтком висело в зное и дыме. Тушили тайгу, как дом свой родной спасали, одни осиповцы. Не было здесь и ни одного лесника. Гринашко давно возмущается, видя, как скверно несут службу лесхозы. Столько им привилегий, столько всего, а они не торопятся — разве к себе на личный покос на государственном тракторе и государственной лошади. Лесники обязаны дважды в месяц бывать на делянах, проверять, помогать. Но появляются на лесосеках раз в году — по весне, когда стает снег. Вот уж тут они петушатся, где надо, не надо — прикапываются, чтобы сдернуть побольше штраф с леспромхоза. Практически лесники у государства на пенсии и прямыми своими делами занимаются плохо. В лесах теперь не найдешь ни скамейки, ни ямы, где, как раньше бывало, можно было присесть отдохнуть, покурить. Черенки заготавливают да прореживают кое-как: пройдут по-над дорогой, а в глубь урмана и носа не сунут. Потому-то и нет надлежащей охраны лесов. На посадку берут тех же рабочих из леспромхоза, да еще настращают, мол, если людей им не выделят, то после штрафами замучают. Семена сосны заготавливают лесорубы, а лесники их себе быстро в план приходуют, будто это их собственные труды.

А то, что с почкой березовой происходит, — это же курам на смех. Полезное лекарственное сырье собирают школьники, отдают лесникам, лесники — аптекам. Охотникам коопзверопромхозов, да и любителям прочим, тоже доводится норма по дикорастущим травам, по березовой чаге и почке. Но редкий охотник склонен нести это бремя. Он лучше пойдет в аптеку и скупит там все, что ему нужно для сдачи. Таким образом килограмм той же березовой почки оборачивается четырехкратно. Кто тут кого обманывает — разобраться нетрудно. Обманутым остается государство… Нечто подобное было когда-то со сливочным маслом. Шли в магазин, покупали и опять же сдавали. И шла, множилась ложь по кругу…

И дед Секлей, когда у него разговор затевался со сватом на предмет лесничества, ни слова не мог возразить против суждений Гринашко. В войну, до войны и после, примерно до конца сороковых и начала пятидесятых люди, занятые работой в лесхозах, слыли тружениками. Чтобы на деляне остался высокий пень или вороха не сожженных сучьев? Сохрани бог! Судом покарать могли, да каким… Лесник