В марте 1926 года в Доорне объявился шведский путешественник Свен Гедин; он отметил хорошую физическую и интеллектуальную форму изгнанника. В июне 14,4 миллиона немцев проголосовали в ходе народного опроса за экспроприацию владений Гогенцоллернов в Германии. Вильгельм отреагировал сердитой репликой: «Это значит, что 14 миллионов немцев превратились в свиней». Собранных голосов было недостаточно для осуществления этой меры, и вновь у Вильгельма появились надежды на возвращение трона. В конечном счете судьба собственности Гогенцоллернов была урегулирована путем мирового соглашения: главные дворцы отходили в распоряжение государства, однако семье отставлялись Цецилиенхоф в Потсдаме (особняк в английском стиле, который Вильгельм подарил старшему сыну в качестве свадебного подарка), два дворца на Унтер-ден-Линден и несколько вилл в Потсдаме. Это не считая прочих имений, разбросанных по всей Германии, — Роминтена, Кадинена, Хаммельзека, Бургс-Рейнштейна, Гогенцоллерна, виноградников вокруг замка Рейнхартхаузен в Рейнгау, Эльса и замка Шильдберг в Бранденбурге, — всего 97 тысяч гектаров. Гогенцоллерны оставались, таким образом, крупнейшими землевладельцами Германии. Лично Вильгельму принадлежало 250 тысяч моргенов (62,5 тысячи гектаров) угодий.

При все при том, как замечает Ильземан, у Вильгельма не было ностальгии по «родным местам». Он чувствовал себя одинаково хорошо и в Англии, и на Корфу, да и в самой Германии он вел кочевую жизнь. Он вполне обжился и в Голландии и «вовсе не скучает по Германии».

В какой-то мере на Вильгельма влияло его окружение адъютанты, среди которых было немало сорвиголов, приверженцев правоэкстремистских взглядов, грезивших о монархической контрреволюции. Большинство из них были членами Германской национально-народной партии, фракция которой занимала самые правые скамьи в зале заседаний рейхстага. Сам Вильгельм открыто в поддержку этой партии не высказывался. Должно быть, действовал «закон Доорна». В принципе экс-кайзер готов был поддержать любого, кто пообещал бы ему возвращение на престол. Наверняка он упоминал и имена конкретных лиц, но Ильземан принял мудрое решение: в свои дневниковые записи такие вещи не заносить. Политические амбиции были у сыновей Вильгельма, равно как и у довольно быстро сменявших друг друга в Доорне гофмаршалов — Доммеса, Шверина, Ребойр-Пашвитца, Шметтова и Гизе. Некоторые лица из окружения Вильгельма позднее примкнули к нацистам Леветцов, барон Александр фон Зенеркланс-Гранси и Леопольд Клейст. Первый из перечисленных сыграл определенную роль в нескольких громких политических убийствах, совершенных в веймарской Германии первых лет ее существования.

Ярой антиреспубликанкой была и новая супруга Вильгельма. Она сделала ставку на нацистов, руководствуясь странной идеей, что именно благодаря им из «императрицы Доорна» она станет подлинной правительницей Германии. Поздней весной 1927 года она совершила визит в Берхтесгаден. «Берлинер цейтунг» изобразила его как часть гогенцоллерновского заговора с целью реставрации монархии. В 1929 году Эрмо приняла приглашение присутствовать на нюрнбергском съезде нацистской партии. Она и не скрывала своего восхищения нацистами. Без особых колебаний она приняла приглашение Геринга отобедать вместе с ним в Берлине.

Флиртовали с нацистами многие представители династии Гогенцоллернов. Интерес к сторонникам Гитлера проявили члены брауншвейгского клана, сын Вильгельма Оскар считал их политическую программу вполне разумной. Некоторые пришли к нацистам через «Стальной шлем» — организацию, объединявшую ветеранов войны и позже влившуюся в «штурмовые отряды» (СА), которые маршировали под эмблемой свастики. Настоящим нацистом из Гогенцоллернов стал единственный из сыновей Вильгельма, не избравший военной карьеры, — Ауви; в 1928 году он вступил в СА, а двумя годами позже — и в саму НСДАП, как сокращенно именовалась нацистская партия. Он поступил так, кстати говоря, вопреки воле отца. Дальнейшая его судьба была довольно извилиста: вначале Ауви попал в немилость у руководства НСДАП, а после окончания войны провел некоторое время в американском лагере для интернированных; умер он в 1949 году абсолютно сломленной личностью.

Вильгельм между тем стал своего рода археологом-теоретиком. Основы этого увлечения были заложены еще во время раскопок на острове Корфу, которые, как мы помним, в несколько юмористическом ключе были описаны шефом его военно-морского кабинета Мюллером. Впрочем, интерес к этой науке пробудился у Вильгельма еще раньше — во время его пребывания в Боннском университете; уже в 1897 году по его инициативе были начаты работы по реставрации здания римского преторства в Заальбурге — на его фасаде был прикреплен памятный знак в честь отца кайзера. Вильгельм не мог покидать пределы провинции Утрехт, отобранные им по принципу близости взглядов археологи стали наезжать в Доорн. Прежде всего это был сторонник расовой теории (но не в ее расистской ипостаси) Фробениус из университета Франкфурта-на-Майне, Альфред Еремиас из Лейпцига, профессор Фолльграф из Утрехта. То влияние, которое оказал на Вильгельма Лео Фробениус, шпенглерианец, называвший себя исследователем «культурной морфологии» и посвятивший всю свою жизнь изучению процессов подъема и упадка африканских цивилизаций, вполне можно сравнить с влиянием, оказанным на кайзера в начале века теориями Чемберлена. Модные идеи о различиях и борьбе рас Вильгельм применил для своих построений в области археологической науки. Исходным пунктом его концепции была идея о том, что между Западом и Востоком нет ничего общего и что Германия отныне вместе с Россией, Скандинавией, Голландией и Австрией принадлежит к Востоку, которому противостоят страны Средиземноморья вместе с Францией и Британией. «Как только кто-то покусится на интересы другой стороны, результатом станет катастрофа; Запад есть Запад, и Восток есть Восток» — так примерно представлял себе Вильгельм суть мировой политики.

В период с 14 по 17 июня 1927 года Вильгельм организовал у себя на дому настоящий симпозиум, где были прочитаны доклады на такие темы, как «Дионис в Дельфах», «Заратустра», «Илиада» и «Гесиод». Фробениус отправился домой с чеком на 10 тысяч марок в кармане; деньги предназначались на создание музея во Франкфурте-на-Майне, который должен был получить название «Доорнской академии». Проведение трехдневных симпозиумов такого рода стало отныне правилом. В последующие годы почтенные мужи совместно размышляли над важными проблемами: например, о понятии божества у готов и кельтов. В 1930 году Вильгельм выступил с докладом о природе культуры, в котором смешал идеи, заимствованные у Фробениуса, со старыми мотивами: материализм, воплощением которого является большой бизнес англо-американского образца, — это признак вырождения, дегенерации общества, поскольку он означает упадок духовности; факт и опыт вытесняют веру. Неожиданно в памяти (и в докладе) всплыли приятные эпизоды из ужасных в целом воспоминаний о путешествии в Северную Африку: «Мавры, которые встретили меня в Танжере, в своих простых белых бурнусах, держались с большим достоинством, выглядели более пристойно, обнаруживали свою принадлежность к единой древней культуре, в отличие от европейских дипломатов, толпившихся вокруг нас в своих костюмах со звездами и аксельбантами». Докладчик подробно остановился на запахах как характеристике различных культур: француз обычно грязен, но надушен, англичанин — фанатик гигиены и мыла «Перз».