– Эмигрант?

– Гм… хуже, чем эмигрант. Он, собственно, чернокожий.

– А почему бы мне не обратиться к чернокожему?

– Ну, знаешь, некоторые не доверяют им. Так или иначе, вот его фамилия и адрес: доктор Аконанга, Блайт-стрит, дом четырнадцать. Это улица, идущая от Эджвер-роуд.

– Это тебе не Брук-стрит.

– Да, и берет он четверть той цены. Миссис Бристоу полагает, что телефона у него нет. Главное, по ее словам, – это пойти к нему утром пораньше. Он пользуется в своем районе большой популярностью.

Часом позднее Вирджиния уже была на ступеньках крыльца дома номер четырнадцать по Блайт-стрит. На эту улицу не упала ни одна бомба. Это была улица, где жили малоимущие и бедные табачные торговцы, имевшие, видимо, множество детей. В настоящий момент Пайд Пайпер[91]государственных школ увез детей в загородные дома, а здесь остались лишь неряшливо одетые пожилые люди. На витринном стекле бывшего магазина была небрежно выведена надпись: «Приемная врача». Около двери курила женщина в брюках и с тюрбаном на голове.

– Простите, вы не знаете, доктор Аконанга дома?

– Он уехал.

– О боже! – Вирджинию снова охватило безумное отчаяние вчерашнего вечера. Ее надежды никогда не были твердыми или слишком претенциозными. Это была сама судьба. Вот уже четыре недели ее преследует навязчивая мысль, что в окружающем мире разорения и убийств одиозной жизни в ее чреве предназначено выжить.

– Уехал год назад. Его забрало правительство, – пояснила женщина в брюках.

– Вы хотите сказать, что он в тюрьме?

– Нет, что вы! На работе государственной важности. Он очень умный, несмотря на то что черный. А что вы думаете, есть такие вещи, которые черные знают, а эти цивилизованные белые – черта с два. Вон, прочитайте, куда его взяли. – Она показала на прикрепленную к косяку двери визитную карточку, на которой было написано: «Доктор Аконанга, натуртерапевт и глубокий психолог, временно прекратил практику. Почту и посылки направлять…» Далее следовал адрес дома на Брук-стрит – всего в двух номерах от места, где вчера вечером Вирджиния нашла в темноте лишь воронку от бомбы.

– Брук-стрит? Какое совпадение…

– Вышел в люди, – продолжала женщина в брюках. – А вы знаете, что я вам скажу: выходит так, что умных людей оценивают только во время войны.

Вирджиния нашла такси на Эджвер-роуд и поехала по новому адресу. Когда-то это был большой частный дом, сейчас его заняли военные. В вестибюле сидел сержант.

– Будьте любезны, ваш пропуск, мэм.

– Мне нужен доктор Аконанга.

– Ваш пропуск, пожалуйста.

Вирджиния показала удостоверение личности, выданное штабом особо опасных операций.

– О'кей, – сказал сержант. – Вы застанете его. Мы всегда знаем, когда доктор на работе. Проходите.

Откуда-то с самого верха широкой лестницы доносились звуки, очень похожие на удары в тамтам. Поднимаясь наверх по направлению к этим звукам, Вирджиния вспомнила о Триммере, который бесконечно и невыносимо нудно напевал ей песенку под названием «Ночь и день». Звуки тамтама, казалось, говорили: «Ты, ты, ты». Она подошла к двери, за которой раздавался африканский музыкальный ритм. Стучать в дверь ей показалось бесполезным, и она попробовала повернуть ручку, но дверь была заперта. На стене около двери Вирджиния увидела кнопку звонка и табличку с фамилией доктора и нажала кнопку. Удары в тамтам прекратились. Щелкнул замок – дверь распахнулась. Перед Вирджинией стоял улыбающийся, низкорослый, опрятно одетый негр далеко не первой молодости; в его реденькой нечесаной бородке проглядывала седина; множество морщин на лице делало его похожим на обезьяну, а белки глаз были такого же темного цвета, как обожженные табачным дымом пальцы Триммера; из-за его спины на Вирджинию дохнуло слабым запахом – смесью чего-то пряного и гнилого. Улыбка негра обнажила множество зубов в золотых коронках.

– Доброе утро. Заходите. Как поживаете? Вы принесли скорпионов?

– Нет, – ответила Вирджиния. – Сегодня никаких Скорпионов.

– Ну, пожалуйста, входите.

Вирджиния вошла в комнату, в которой кроме обычной мебели было множество маленьких барабанов, блестящая статуя Христа, различные кости от скелета человека, в том числе и череп, прибитый гвоздями к столу петух, обезглавленный, но не ощипанный, с распростертыми, как у бабочки, крыльями, медная кобра работы индийских ремесленников из Бенареса, горшочки с пеплом, лабораторные колбы, наполненные темной жидкостью и закупоренные пробками. На стене висел увеличенный портрет мистера Черчилля, сердито смотревшего на все эти богатства доктора Аконанги. Другие предметы Вирджиния разглядывать не стала. Ее внимание привлек петух.

– Вы не из штаба особо опасных операций? – спросил доктор Аконанга.

– Да, я действительно оттуда. А как вы догадались?

– Я ожидаю скорпионов вот уже три дня. Майор Олбрайт заверил меня, что их переправляют из Египта на самолете. Я объяснил им, что скорпионы необходимы мне в качестве важнейшего составного элемента одного из приготовляемых мной очень ценных препаратов.

– В наше время все доставляется с большим опозданием, правда, доктор? Боюсь, что майора Олбрайта я не знаю. Меня направила к вам миссис Бристоу.

– Миссис Бристоу? Я не уверен, что имел честь…

– Я пришла к вам как частный пациент, – сказала Вирджиния. – Вы врачевали многих ее друзей. Таких женщин, как я, – объяснила она с присущей ей прямотой и откровенностью. – Тех, кто хотел избавиться от ребенка.

– Да, да. Возможно. Это было очень давно. В пору мирного веселья, я бы сказал. Теперь все изменилось. Сейчас я на государственной службе. Генералу Уэйлу не понравится, если я возобновлю свою частную практику. На карту поставлена сама демократия.

Вирджиния перевела взгляд с безглавого петуха на другие незнакомые ей предметы. Она заметила на столе экземпляр книги «Орхидеи для мисс Блэндиш».

– Доктор Аконанга, – спросила Вирджиния, – как вы полагаете, какие ваши дела могут быть важнее чем я?

– Герру фон Риббентропу снятся из-за меня самые ужасные сны, – ответил доктор Аконанга гордо и важно.

Какие сны мучили Риббентропа в ту ночь, Вирджиния знать не могла. Ей же самой приснилось, что она лежит распростертая на столе, крепко привязанная к нему, обезглавленная, покрытая перьями с кровяными полосками, и какой-то внутренний голос, выходящий из ее лона, непрерывно повторяет одно и то же: «Ты, ты, ты…»

Сверхсекретное заведение Людовича размещалось на большой реквизированной вилле в тихом, малонаселенном районе графства Эссекс. Владельцы виллы оставили большую часть мебели, поэтому в апартаментах самого Людовича, которые по замыслу строителей виллы были детскими комнатами, имелось все необходимое. Он никогда не разделял пристрастия сэра Ральфа и его друзей к bric-a-brac[92]. Кабинет Людовича в какой-то мере напоминал гостиную мистера Краучбека в Мэтчете; в нем недоставало лишь характерного запаха курительной трубки и собаки. Людович не курил, и у него никогда не было собаки.