Клод Дюпен оторопел. Он был уверен, что все устроено.

– Это выше моего понимания, – сказал он. – Габриэль Дантон казалась мне разумной женщиной. Как она позволила вам дать такое обещание?

– Не знаю, как все вышло, – ответила Луиза. – Но это так.

Дюпен кивнул.

– Хорошо, – сказал он, – не стану утверждать, что вы меня убедили или что ваши слова пришлись мне по душе, но, если вы велите мне ждать, я готов ждать. Обещание есть обещание, каким бы неразумным оно ни было. Но, дорогая моя, прошу вас об одном: держитесь подальше от Жоржа Дантона.

Луиза приготовилась к скандалу. После ухода Клода Дюпена мать ударилась в слезы, а отец сидел с важным видом, словно сочувствовал всем, кого это касалось. Мать назвала ее дурой, схватила за плечи и принялась трясти, говоря, при чем тут твое обещание, признайся, в кого из них ты влюблена? Не молчи, в кого, в журналиста? Ты знаешь его имя, сказала Луиза, можешь спокойно произнести его вслух – дьявол не явится сюда по твою душу. Внезапно она с мучительной ясностью увидела перед собой довольную Габриэль, которая сидела на диване, посмеиваясь над Клодом Дюпеном, теплая, живая, а ее отекшая рука лежала на плече Камиля. Обжигающие слезы хлынули из глаз Луизы. Ты просто маленькая шлюшка, заявила мать и влепила дочери пощечину.

Второй раз за месяц. Здесь, наверху, становится как внизу, подумала Луиза.

– Снова в Бельгию? – спросила она Дантона.

– Надеюсь, в последний раз. Я нужен в Конвенте.

– А дети? Вернутся домой?

– Да, слуги о них позаботятся.

– Я не брошу их на слуг.

– Ты и так сделала много. Незачем быть для них нянькой. Тебе надо развлекаться.

Интересно, спросил он себя, как развлекается приличная девушка пятнадцати лет от роду?

– Они ко мне привыкли, – сказала она. – Мне нравится о них заботиться. Вы можете объяснить, чем займетесь в Бельгии?

– Мне нужно увидеться с генералом Дюмурье.

– Вам обязательно ехать?

– Трудно сказать. Нельзя не признать, что некоторые его поступки не способствуют делу революции. Скажем, мы учредили якобинские клубы на территории Бельгии, а он их закрыл. Конвент хочет знать почему. Если он не патриот, его следует арестовать.

– Не патриот? А кто тогда? Он за австрияков? Или за короля?

– Нет никакого короля.

– Нет, есть. Он сидит в тюрьме. Теперь королем стал дофин.

– Ничего подобного, дофин – обычный мальчик.

– Если это так, зачем держать его в тюрьме?

– Какая же ты спорщица! Следишь за событиями? Любишь читать газеты?

– Да.

– Тогда ты знаешь, что французы решили впредь обходиться без короля.

– Нет, не французы, это Париж так решил. Поэтому у нас гражданская война.

– Но, дитя, депутаты со всех концов Франции проголосовали за упразднение монархии!

– Но они не стали проводить референдум. Не осмелились.

Дантону эти слова определенно не понравились.

– Так считают твои родители?

– Моя мать. И я. У отца нет своей точки зрения. Он был не прочь ее иметь, но не может себе позволить.

– Веди себя осторожнее, твои родители явные роялисты, а в наши времена это опасно. Следи за своими словами.

– Разве людям запрещено выражать свои мысли? Я думала, об этом написано в Декларации прав человека. Свобода слова.

– Можно выражать свое мнение, но мы на войне, так что твое мнение не должно быть предательским или крамольным. Ты понимаешь эти слова?

Она кивнула.

– Не забывай, кто я.

– Вы никому не позволяете об этом забыть, гражданин Дантон.

– Иди сюда, – сказал он, – я попробую объяснить.

– Нет.

– Почему?

– Родители запретили мне оставаться с вами наедине.

– Но ты и так со мной наедине. Они боятся, я сделаю из тебя маленькую якобинку?

– Нет, мои политические взгляды их не тревожат. Они заботятся о моей девственности.

Он усмехнулся:

– Так вот как они обо мне думают.

– Они думают, вы берете все, что захотите.

– Считают, что меня нельзя оставить наедине с ребенком?

– Да.

– Будь добра, передай им, что я ни разу в жизни не принуждал женщину. За исключением одной маленькой грязной провокаторши за углом – скажи это своей матери, она поймет. Твои родители выделяют меня среди других мужчин? А насчет Камиля они тебя не предупреждали? Ибо, уверяю тебя, если бы ты осталась в пустом доме наедине с Камилем, он решил бы, что его долг – тебя дефлорировать. Его патриотический долг.

– Дефлорировать? Что за выражения! – воскликнула она. – А я думала, у Камиля роман с тещей.

– Откуда вы берете все эти истории?

Внезапно она ощутила его гнев, который тлел под самой поверхностью.

– По правде сказать, мне отвратительно, что твои родители так дурно обо мне думают. Моя жена умерла только месяц назад – они считают меня законченным негодяем?

Именно так, подумала она про себя.

– Вы отказались от женщин?

– Возможно, не навсегда. Но сейчас – да.

– Вы считаете это очень моральным?

– Я считаю, что этим выказываю уважение моей умершей жене.

– Вы бы выказали ей большее уважение, если бы вели себя так при ее жизни.

– Нам не стоит продолжать этот разговор.

– А я думаю, стоит. Когда вы вернетесь из Бельгии.

Он уехал из Парижа семнадцатого марта вместе с депутатом Лакруа. К тому времени они неплохо знали друг друга; Дантон мог бы рассказать Габриэль все, что ей хотелось знать о Лакруа.

Девятнадцатого марта он был в Брюсселе, но к тому времени, как они добрались до генерала, Дюмурье успел проиграть сражение у Неервиндена и вел арьергардные бои.

– Встретимся в Левене, – сказал ему Дюмурье.

– Что такое ваш Конвент? – сердито спрашивал он у Дантона тем же вечером. – Три сотни идиотов, возглавляемые двумя сотнями мерзавцев.

– По крайней мере, вы соблюдете приличия, – предложил Дантон.

Генерал удивленно воззрился на него. На миг он вообразил, как протыкает себя шпагой – впрочем, без тоги это смотрелось бы не так эффектно.

– Я имею в виду, – сказал Дантон, – что вы должны написать Конвенту письмо, в котором объясните свое поведение, почему закрывали якобинские клубы, почему отказывались сотрудничать с его представителями. И разумеется, почему проиграли сражение.