Восьмого марта Дантон взошел на трибуну Конвента. Патриотам никогда не забыть ни шока от его внезапного появления, ни его лица, заострившегося от бессонных ночей и тягот путешествия, мертвенно-бледного от переутомления и свалившихся бед. Порой скорбь прорывалась в его голосе, когда он говорил об измене и унижении, а один раз он замолчал, смутившись, посмотрел на слушателей и коснулся шрама на щеке. В армии он видел злость, некомпетентность и халатность. Войска нуждаются в немедленном и солидном подкреплении. Богатые люди Франции должны заплатить за освобождение Европы. Новые налоги следует ввести сегодня же, а собрать уже завтра. Чтобы судить заговорщиков, злоумышляющих против республики, нужен особый суд – революционный трибунал, решения которого не подлежат пересмотру.

Из зала крикнули:

– Кто убил заключенных?

И Конвент взорвался: от песен септембризеров задрожали стены. Депутаты Горы все как один вскочили. Председатель криком пытался призвать собрание к порядку, бренчал колокольчик. Дантон стоял, обратив лицо к галерее для публики и сжав кулаки. Когда шум достиг апогея, он возвысил голос:

– Если бы такой трибунал существовал в сентябре, люди, которых без устали обвиняют в тех событиях, не запятнали бы репутации ни единой каплей крови. Впрочем, моя репутация и мое доброе имя меня не волнуют. Можете называть меня кровопийцей. Я готов выпить кровь врагов человечества, если это сделает Европу свободной.

Голос из стана жирондистов:

– Ты говоришь как король.

Дантон вздернул подбородок:

– А ты как трус.

Он выступал почти четыре часа. Снаружи толпа выкрикивала его имя. Депутаты аплодировали стоя. Даже Ролан, даже Бриссо были на ногах – им хотелось поскорее оказаться подальше отсюда. Фабра, который стоял рядом с Дантоном, захлестывал восторг:

– Лучшее ваше представление, лучшее!

Депутаты Горы ринулись к нему, сторонники сдавили его со всех сторон, в ушах гремели аплодисменты. Ввинтившись между плотно прижатыми телами, словно кладбищенский червь на брачном пиру, к нему пробился и дернул его за рукав доктор Марат. Дантон взглянул в налитые кровью глаза.

– Пришло ваше время, Дантон.

– Для чего? – хладнокровно спросил он.

– Для того, чтобы объявить себя диктатором. В ваших руках вся власть.

Он отвернулся, и тут магнетическая волна почтения смела депутатов прочь. К Дантону направлялся Робеспьер. Всякий раз, вернувшись, я застаю тебя еще более великим, подумал Дантон. Лицо Робеспьера было напряжено, он выглядел старше своих лет, на щеках проступили желваки. Однако, когда он заговорил, его голос был тих и робок:

– Я хотел с вами повидаться, но боялся быть навязчивым. Я не люблю заученных слов, а мы никогда не были настолько близки, чтобы понимать друг друга без слов. Полагаю, это моя вина. И я о ней сожалею.

Дантон положил руку ему на плечо:

– Спасибо, добрый друг.

– Я писал… думаю, вы понимаете, от писем мало проку. Просто хотел сказать, что вы можете на меня рассчитывать.

– Хорошо.

– Между нами нет соперничества. Мы проводим единую политику.

– Взгляните на них, – сказал Дантон. – Послушайте, как меня чествуют. И недели не прошло, как мне плевали в лицо, потому что я не представил им министерские счета.

Фабр локтями пробивал дорогу в толпе, на ходу прикидывая, что будет дальше:

– По вопросу трибунала Жиронда расколется. Бриссо и Верньо вас поддержат. Ролан с приятелями выступят против.

– Республиканские принципы для них ничто, – сказал Дантон. – Вся их энергия уходит на то, чтобы свалить меня.

Вокруг теснились депутаты. Фабр отвешивал поклоны направо и налево, словно набирал кредиты. Колло, актер, прокричал: «Браво, Дантон, браво!» Его желтушное лицо кривилось от сильных чувств. Робеспьер удалился. Аплодисменты не стихали. Снаружи толпа встретила Дантона приветственными криками. Он тихо встал, провел рукой по лицу. К нему пробился Камиль. Дантон обнял его за плечи.

– Камиль, идем домой, – сказал он.

Теперь Луиза держала ухо востро. Прослышав, что Дантон вернулся в Париж, она послала Мари и Катрин вниз и приставила их к работе. Дети оставались в доме Виктора Шарпантье – вероятно, отец был не готов их увидеть. Ужин будет ждать его на столе, когда бы он ни явился, негоже мужчине возвращаться в пустой дом, где одни только слуги. Ее мать пять раз спускалась, пытаясь ее урезонить:

– Что у тебя общего с этим грубым животным? Ты ему ничем не обязана!

– Может быть, он и грубое животное, но я знаю, чего хотела бы Габриэль. Чтобы ради его удобства было сделано все.

Она заняла кресло Габриэль, словно пыталась прогнать ее дух. Отсюда, думала Луиза, Габриэль наблюдала за падением правительств, за тем, как затрясся и рухнул трон. Ее манеры были просты и естественны, ее привычки – привычками скромной домохозяйки. Она жила среди мужчин, которые жаждали крови.

Пробило полночь.

– Он не вернется, – сказала Катрин. – Мы идем спать, а вы как знаете. Мы думаем, он за углом. Ночевать не придет.

В шесть утра гражданин Дантон тихо вошел к себе, чтобы переодеться. Он совершенно не ожидал увидеть Луизу – бледное дитя, неуклюже свернувшееся в кресле Габриэль. Он поднял ее, отнес на диван, накрыл покрывалом. Она не проснулась. Он взял то, что ему было нужно, и покинул дом.

За углом Люсиль уже встала, оделась и варила кофе. Камиль составлял набросок речи, которую Дантону уже сегодня предстояло произнести перед Конвентом.

– Все заняты делом, – сказал Дантон. – Это я одобряю.

Он обнял Люсиль за талию и поцеловал в затылок.

– Рад, что вы вернулись к старым привычкам, – заметил Камиль.

– Представьте, дома меня ждала та девчонка, дочка Жели. Заснула прямо в кресле.

– Неужели?

Люсиль с мужем переглянулись, сверкнув черными глазами. Чтобы понимать друг друга, им не требовалось лишних слов – они превосходно обходились другими способами.

Десятое марта. Лютый холод, в такую погоду даже дышится с трудом. Клод Дюпен явился к ним в дом, чтобы сделать Луизе официальное предложение. Ее отец сказал, что, хотя Луиза еще очень молода, они не станут препятствовать свадьбе, которую сыграют в течение года. Ей пришлось несладко, заметил отец Луизы, к тому же (доверительно сообщил он будущему зятю) мы хотим, чтобы она сменила обстановку. В последнее время она насмотрелась и наслушалась разного, потеряла подругу, пережила потрясение. Свадебные хлопоты ее отвлекут.

Луиза сказала Клоду Дюпену:

– Мне очень, очень жаль, но я не могу за вас выйти. По крайней мере, сейчас. Вы готовы ждать год? Я обещала моей умершей подруге, что присмотрю за ее детьми. Если я стану вашей женой, у меня будут другие обязанности и мне придется переехать. Думаю, гражданину Дантону не составит труда найти новую жену. Когда у детей появится мачеха, я буду счастлива оставить этот дом, но не раньше.