– В восемьдесят девятом Камилю было нечего терять. Но посмотрите на него сейчас – он богат, знаменит. Спросите, готов ли он умереть?

– Ей служат такие, как Робеспьер.

– Не сомневаюсь, чтобы избавиться от дочки плотника, Робеспьер готов умереть.

– Вы законченный циник, генерал. И я ничего не могу с этим поделать. Вот увидите, мы создадим новую конституцию, какой не знал мир. И каждый будет иметь право на образование и право на труд.

– Вам никогда не осуществить ваших идей на практике.

– Нет, но даже надеяться на их осуществление – добродетель. К тому же это прославит наши имена.

– Вот мы и добрались до сути, Дантон. Вы идеалист.

– Я должен поспать, генерал. Меня ждет дорога.

– Вы вернетесь в Париж и первым делом направитесь в Конвент, чтобы объявить меня предателем. Или в ваши комитеты.

– Я думал, вы знаете меня лучше. Я не доносчик. Впрочем, не обольщайтесь, найдутся другие.

– Но Конвент ждет вашего доклада.

– Ему придется подождать, пока я не буду готов.

Внезапно Дюмурье встал, собранный и подтянутый в неверном вечернем свете.

– Спокойной ночи, гражданин Дантон.

– Спокойной ночи, генерал.

– Не передумаете?

– Спокойной ночи.

Париж, двадцать третье марта.

– Ш-ш-ш, – сказал Дантон.

– Вы вернулись, – сказала Луиза, – наконец-то.

– Да, только тише. Что ты делаешь?

– Смотрю в окно.

– Зачем?

– Я почувствовала, что вы можете вернуться.

– Твои родители меня видели?

– Нет.

– Это вы, мсье. – Мари закрыла рот ладонью. – Мы не думали, что вы вернетесь.

– Что все это значит? – шепотом спросила Луиза.

– Это тайна. Ты любишь тайны? Дети спят?

– Конечно спят. Уже десятый час. Вы хотите сказать, что вернулись тайно?

– Да, и ты поможешь мне эту тайну сохранить.

Ему доставило удовольствие наблюдать, как изумленно распахнулся ее хорошенький ротик.

– Что-то случилось?

– Нет, но, если узнают, что я вернулся, меня захотят немедленно увидеть в Конвенте, а я собираюсь проспать двадцать четыре часа – никаких Школ верховой езды, никаких комитетов, никакой политики.

– Вам это необходимо. А как же генерал Дюмурье – они захотят узнать, что он вам сказал?

– Скоро узнают. Так ты поможешь мне спрятаться?

– Не понимаю, как можно спрятать такого большого человека.

– Давай попробуем.

– Хорошо. Вы голодны?

– Мы скатываемся в мелочные домашние хлопоты, – сказал Дантон. Внезапно он отвернулся и рухнул в кресло, закрыв глаза ладонями. – Я не знаю, как мне дальше быть… как жить дальше. Единственный способ почтить ее память – не отступать от идеалов, которых она не разделяла… сказать себе, мы смотрели в разные стороны, но она знала, в чем правда. Однако, преследуя эту правду, я отдаляюсь от того, во что она верила, что могла бы одобрить…

Луиза увидела, что он плачет.

– Прости меня, – сказал он.

Она подошла к его креслу и встала сзади, положив руку на спинку.

– Думаю, вы любили ее, – сказала Луиза, – по-своему. Как умели.

– Я любил ее, – сказал он. – Как ни посмотри, я ее любил. Бывали времена, когда я в этом сомневался, но теперь вижу, что ошибался.

– Если вы любили ее, гражданин Дантон, почему проводили ночи с другими женщинами?

Мгновение он смотрел на нее.

– Почему? Похоть. Политика. Преувеличенное самомнение. Ты считаешь меня бесчувственным животным? Думаешь, мне по душе этот допрос?

– Я не хочу вас обидеть и говорю это только ради того, чтобы вы не сожалели о том, чего не было. Вы давно умерли друг для друга…

– Нет.

– Да. Вы не отдаете себе отчета в том, какой вы человек. Не забывайте, она сама мне сказала. Она чувствовала одиночество, угрозу, думала, что вы намерены с ней развестись.

Он был ошеломлен.

– Это не укладывается в голове! Зачем мне с ней разводиться?

– Действительно, зачем? У вас были все преимущества, которые дает брак, и ни одного обязательства.

– Я никогда бы с ней не развелся. Если бы я знал о ее мыслях… я попытался бы ее разубедить.

– Вы не чувствовали ее страха?

– Но как? Она ничего мне не говорила.

– Вас никогда не было дома.

– Я никогда не понимал женщин.

– Черт вас подери, – сказала она. – Похоже, вы этим гордитесь? Послушайте, я знаю вас, великих людей, как облупленных, и поверьте, нет таких слов, которые могли бы в полной мере выразить мое отвращение. Иногда я сидела с вашей женой, покуда вы спасали страну.

– Мы должны исполнять наш долг.

– Особенно если понимать под ним пьянство с девяти утра и неустанные размышления о том, как бы вонзить кинжал в спину товарищу или закрутить роман с чужой женой.

– Даже среди таких, как я, случаются исключения, – улыбнулся он. – Его имя Робеспьер. Вряд ли он придется тебе по душе. Надо же, мне никогда не приходило в голову, какими мы выглядим в твоих глазах: кучка пьяных немолодых распутников. Итак, Луиза, скажи, что мне делать?

– Если хотите остаться человеком, уходите из политики.

– Человеком? – мягко переспросил он. – А есть другие варианты?

– Думаю, вы меня поняли. В последние годы вы жили недостойно человека. Вы должны снова стать тем, кем были когда-то, до того, как… – Она махнула рукой.

– Понимаю. До того, как стал вести себя безрассудно. Как стал богохульником.

– Только не надо смеяться.

– Я не смеюсь. Однако твои суждения довольно резки. Не думаю, что у меня еще осталась надежда. Даже захоти я оставить карьеру политика, я не знаю, с чего начать.

– Мы справимся, если вы измените ваш образ мыслей.

– Справимся? Ты уверена?

Он надо мной смеется, подумала Луиза.

– Если бы я читала про вас в газетах, то решила бы, что вы исчадие ада. Я боялась бы дышать с вами одним воздухом. Но я вас знаю.

– Вижу, ты не отступишься. Вознамерилась спасти меня от себя самого, не так ли?

– Меня просили. Я обещала.

Сейчас, когда Луиза задумывалась над этим, она уже не помнила точно, что именно обещала. Габриэль завещала ей своих детей, но завещала ли она ей мужа?