Потом всё равно нужно было поймать такси, подвести его к подъезду и усадить ее. Чаще это бывали поездки в магазины “Березка”, где она покупала подарки для многих и многих знакомых.

Магазины эти полны были предметами соблазнительными, вроде хорошей обуви, а главное (для меня) – хорошими книгами…

Тут происходили между нами забавные сценки препирательств и споров, поскольку она, показывая на какой-нибудь предмет на полках за прилавком, безапелляционно заявляла:

– Вам это нужно!

Я же почти всегда отвечала строго:

– Нет, ЭТО мне вовсе не нужно!

Только два раза я “уступила”, согласившись на очень удобные туфли, которые проносила лет восемь (всю жизнь, начиная с войны, мучилась я от неудобной обуви!), и на белую скатерть из дамаста, склеенного с тонкой пластиковой пленкой, которая по сию пору служит мне при большом сборе гостей.

Это стремление одаривать всех-всех знакомых и друзей так мне понятно!.. Ведь всю прошлую жизнь делать даже пустяковые подарки ей было не на что… А дарить – такое удовольствие!..

Этими приездами и пустяковыми услугами ограничивалась в первые годы помощь моя, если не считать частого ремонта часов с кукушкой (современных, а потому пластиковых и паршивых, – но она их любила) и прочих мелких починок, без которых ни в одном хозяйстве не обойдешься.

Но возможность вечерних визитов в дом ее была для нас гораздо значимее. Бывало там несчетное число гостей, многие из которых были людьми интереснейшими.

Надежда Яковлевна рядом с ними оживлялась, становилась остроумнее, часто шутила, иногда язвительно. Понимаю, что некоторые гости могли и обижаться, – но ведь в ее шутках никогда не бывало злости!

Например, много лет меня она представляла всем новым посетителям как “единственную натуральную блондинку в Москве”, что было действительно смешно (в Москве блондинки пока не перевелись).

Еще любила она “игры в вопросы и ответы”, каждый раз новые, с которыми обращалась ко всем приходившим в дом несколько дней подряд. Один из таких вопросов послужил поводом к тому, что Юра перестал у нее бывать, и я до конца ездила туда уже одна.

Вопрос звучал так:

– Считаете ли вы себя грешным?..

Естественно, все подряд, отвечая на него положительно, потом задумывались, перебирая мысленно грехи и грешки свои. И вдруг, когда пришли мы с Юрой, он ляпнул – “Нет”. Надежда Яковлевна на мгновение опешила, а потом, рассмеявшись, повторила иронически несколько раз подряд: “Безгрешный Левин”.

С той поры она встречала входящего Юру только так: – Безгрешный Левин пришел!

И все смеялись. Юра не выдержал – и перестал приходить к ней…

Насколько я помню, случилось это примерно за год до ее смерти.

Надо бы рассказать о людях, бывавших у Надежды Яковлевны. Но я понимаю, что рассказать даже о малой части гостей этого дома я не смогу, – до конца жизни не успею осуществить безнадежную эту затею. Может, кто-то другой это сделает или сделал уже…

А я немножко расскажу только про двух священников, там бывавших. Именно про них потому, наверное, что не было больше домов, в которых я могла бы встретить священника. ‹…›

Отец Александр Мень (бывший духовником Надежды Яковлевны), чья популярность среди московской интеллигенции быстро росла, в те годы чем-то меня настораживал… То ли отпугивала меня его красота, то ли чужеродность тамошнему окружению всегда молчавшей жены его меня раздражала…

Перемена в моем восприятии произошла после смерти Н. Я.

Много ее друзей приехало на сороковой день в Пушкино, где отец Александр отслужил панихиду. По окончании ее всех нас пригласили в дом причта на чай. И там к Меню с бесконечными вопросами, почему пропускались те или иные строфы или строки службы, пристал Серёжа Аверинцев, который, конечно, знал текст наизусть.

Мень же, будучи в приподнятом настроении (тогда впервые он получил заказ от Патриархии на некое издание, приуроченное к тысячелетию Крещения Руси), улыбаясь, бесконечно оправдывался… А потом, вместо оправданий, вдруг просто и внятно объяснил во всеуслышание, что он, конечно же, по призванию не священник. Что если бы в нашем государстве можно было проповедовать христианство, не принимая сана, он никогда священником не стал бы…

И такая искренность, неожиданная для меня, прозвучала в этих словах, что я прониклась внезапной симпатией к нему. Прощаясь с ним в тот день, я почувствовала в его интонации перемену по отношению ко мне и поняла, что он мою реакцию заметил, то есть обнаружила и чуткость его восприятия.

Последний раз я видела его и говорила с ним года два спустя весной.

В Перове, в тамошнем Культурном центре (при котором существует, кстати, постоянная, очень хорошая и полная выставка скульптур Вадима Сидура), проходила научная конференция, посвященная памяти Надежды Яковлевны Мандельштам. В числе прочих выступил там мой бывший муж Ю. И. Левин. ‹…›

Выступая с докладом и рассуждая о философских высказываниях Н. Я., он как-то неловко сказал с иронией: “Мы с вами знаем, какой она философ!..” Зал загудел, а сидевшие в президиуме попросили его прервать выступление. Стараясь оправдаться, произнес он что-то еще более неудачное… Тогда Коля Панченко направился к нему по сцене, заявив, что выкинет его с трибуны… И он вынужден был уйти.

В продолжение этого дурацкого эпизода я от стыда пыталась спрятаться за сидевшими впереди…

Выйдя по окончании из тускло освещенного зала на солнышко, я остановилась. Стоявший неподалеку в кружке почитательниц своих Мень позвал меня, окликнув по имени. Я подошла, и женщины расступились, пропуская меня к нему. А он сказал: “Отчего вы прятались? Ведь он, слава богу, не имеет теперь к вам никакого отношения!” – и улыбнулся. Я тоже посмеялась, поблагодарила его, и мы простились.

После этого случая я часто думала о нем, понимая, что не разглядела вовремя, что надо бы найти время и выбраться к нему в Пушкино… Но слишком много приходилось мне тогда работать, и ни сил, ни времени на поездку не хватало.

Потом он погиб страшной смертью.

Позже, чем Мень, появился в доме Н. Я. другой священник, разительно на того непохожий: отец Сергий Желудков. Старенький Псковский священник, “отрешенный от служения” местными епархиальными властями (не за нарушения какие-то, а просто за непохожесть на других, как я понимаю), сиял такой добротой, что светлее становилось вокруг, ей-богу!.. Я всё мечтала в Псков съездить к нему, да никак не получалось… Каждая встреча с ним и даже коротенькое общение надолго оставляли непроизвольно появлявшуюся на лице улыбку, про которую кто-нибудь из оказавшихся рядом спрашивал с удивлением: “Ты что?…”

А тебе и ответить нечего! Просто на душе хорошо…

Образ жизни Надежды Яковлевны, каким я застала его в 1971-м, не менялся с годами. Всё так же вечерами дом полон был людьми, а днем, периодически сменяясь, появлялись “помощницы”. Но менялась она сама: худела и слабела. Выезжать куда-то было ей всё труднее… Но однажды “девочки” довезли ее летом до ближнего к нам краешка Юрмалы (в Энгуре ко мне почему-то они не захотели ехать). Зато я три дня подряд приезжала и проводила с ней по многу времени.