– Я не думала…

– Конечно, не думала. Но я сейчас скажу кое-что новое, и тебе стоит это запомнить. Если ты пытаешься уничтожить землю, которую я люблю, заставить ее жителей страдать, – ты мой враг, и я буду сражаться с тобой не на жизнь, а на смерть.

Тара долго молчала, отвернувшись, и наконец негромко сказала:

– Пожалуйста, отвези меня домой.

Пришлось ехать кружным путем, через Клуф-Нек, вдоль берега океана и в объезд Столовой горы, чтобы обогнуть районы беспорядков. И Шаса, и Тара молчали, пока он не остановил машину у дома Малкомсов в Ньюленде.

– Может, ты прав, – сказала Тара. – Может, мы действительно враги.

Она вышла из «ягуара» и смотрела на Шасу, сидевшего за рулем.

– Прощай, Шаса, – тихо и печально сказала она и ушла в дом.

– Прощай, Тара, – прошептал он. – Прощай, мой любимый враг.

* * *

Все Кортни собрались в гостиной Вельтевредена.

Сэр Гаррик и Анна сидели на длинном диване, накрытом полосатым ковром. Они приехали из Наталя на день рождения сэра Гарри, и неделю назад все поднялись на Столовую гору и устроили традиционный пикник. День рождения прошел весело, и с ними, как в большинстве подобных случаев, был оу баас – генерал Ян Кристиан Сматс.

Сэр Гарри и леди Анна несколько дней назад собрались домой, но тут пришло страшное известие о вторжении Германии в Польшу, и они остались в Вельтевредене. Правильно: в такие отчаянные дни семья должна быть вместе.

Сидя рядом, они держались за руки, как молодые. С прошлого дня рождения сэр Гарри отрастил маленькую серебряную эспаньолку, возможно, бессознательно подражая своему старому другу генералу Сматсу. Бородка подчеркивала его внешность ученого и аскетическое бледное лицо. Он слегка подался вперед на диване, прижимаясь к жене, но все его внимание было сосредоточено на радиоприемнике, возле которого возился Шаса Кортни, поворачивая ручки и хмурясь при треске статики.

– Би-би-си на волне сорок один метр, – резко сказала Сантэн и посмотрела на свои украшенные бриллиантами часики. – Быстрей, chеri, или мы пропустим передачу.

– Ага!

Шаса улыбнулся: треск прекратился и отчетливо послышались удары Биг-Бена. Когда они стихли, заговорил диктор:

– Двенадцать часов по гринвичскому времени, и вместо новостей мы передаем заявление премьер-министра мистера Невилла Чемберлена.

– Прибавь звук, chеri, – тревожно сказала Сантэн, и в элегантной комнате зазвучали роковые слова, размеренные и серьезные.

Все слушали молча. Бородка сэра Гарри дрожала, он снял с носа очки в стальной оправе и с отсутствующим видом покусывал одну из дужек. Анна рядом с ним сдвинулась на самый край дивана, ее мощные бедра расплющились под собственной тяжестью, лицо медленно становилось кирпичного цвета, и она крепче сжимала руку мужа, глядя на приемник в корпусе из красного дерева.

Сантэн сидела у огромного каменного камина в высоком кресле с подлокотниками. В белом летнем платье с широкой желтой лентой на поясе она выглядела совсем девочкой. Ей уже исполнилось тридцать девять, но в густых темных волосах не было ни одного седого, а кожа была чистая, тонкие морщинки в углах глаз сглажены постоянным использованием дорогих кремов и мазей. Она локтем опиралась на ручку кресла и, касаясь щеки пальцами другой руки, не отрывала взгляда от сына.

По длинной комнате, по натертому паркету с разбросанными на нем восточными коврами Шаса прошел к большому концертному роялю, стоявшему у стены из книжных полок в дальнем углу, потом повернулся и быстрыми тревожными шагами пошел обратно, держа руки за спиной и сосредоточенно наклонив голову.

Сантэн думала: как он похож на отца. Хотя Майкл был старше и не так красив, но в Шасе то же изящество. Она вспомнила, что считала Майкла бессмертным, молодым богом, и почувствовала, как ужас, все тот же беспомощный калечащий ужас снова проникает в ее душу, когда в своем прекрасном доме, который она построила как крепость против всего мира, звучат страшные слова войны.

«Безопасности не существует, – думала она, – убежища нет. Вот оно, опять, и я не могу спасти тех, кого люблю. Шаса и Блэйн – они оба уйдут, и я их не удержу. В прошлый раз это были Майкл и папа, теперь – Шаса и Блэйн. Боже, как я это ненавижу. Ненавижу войны и тех злых людей, которые затевают их. Боже, пощади нас на этот раз! Ты забрал Майкла и папу, пожалуйста, пощади Шасу и Блэйна. Они все, что у меня есть. Не отнимай их у меня».

В комнате звучал низкий глубокий голос. Шаса застыл посреди комнаты, повернув голову и глядя на приемник, из которого неслось:

– И поэтому я с глубочайшим сожалением сообщаю вам, что отныне между Великобританией и Германией война.

Передача закончилась. Зазвучала медленная, печальная камерная музыка.

– Выключи, chеri, – негромко сказала Сантэн, и в комнате наступила полная тишина.

Много секунд никто не шевелился. Неожиданно Сантэн вскочила. Весело улыбаясь, она взяла Шасу под руку.

– Всех ждет ланч! – жизнерадостно воскликнула она. – В такую прекрасную погоду мы будем есть на террасе. Шаса откроет бутылку шампанского, а я сумела раздобыть первые в сезоне устрицы.

Она продолжала веселый безмятежный монолог, пока все не уселись за стол и не наполнили бокалы вином. Тут Сантэн не смогла продолжать игру и с мучительным выражением повернулась к сэру Гарри.

– Мы ведь не ввяжемся в это, папа? Генерал Герцог пообещал не втягивать нас в войну. Он говорит, это английская война. На этот раз нам не понадобится посылать наших людей на фронт, правда, папа?

Сэр Гарри взял ее за руку.

– Мы оба знаем, чего нам это стоило в прошлый раз… – его голос пресекся, он не мог заставить себя выговорить имя Майкла. Немного погодя он взял себя в руки. – Я хотел бы успокоить тебя, моя дорогая. Хотел бы сказать то, что ты хочешь услышать.

– Это несправедливо, – жалобно сказала Сантэн. – Нечестно.

– Да, согласен, несправедливо. Однако в мире возникла чудовищная тирания, страшное зло, которое проглотит нас и наш мир, если мы не будем ему сопротивляться.

Сантэн вскочила и убежала в дом. Шаса быстро встал, чтобы пойти за ней, но сэр Гарри остановил его, взяв за руку, и десять минут спустя Сантэн вернулась. Она умылась, подкрасилась и улыбалась, но когда заняла свое место во главе стола, ее глаза лихорадочно блестели.

– Будем веселиться, – рассмеялась она. – Это приказ. Никакой печали, никаких тоскливых мыслей или слов – будем радоваться… – она замолчала и перестала смеяться. Она собиралась сказать: «потому что это, возможно, последний раз, когда мы можем радоваться».

* * *

4 сентября 1939 года, через день после объявления Великобританией и Францией войны нацистской Германии, генерал Барри Герцог обратился к парламенту Южно-Африканского Союза.