– Я сказала Блэйну, что вы наполнили его жизнь счастьем, которого я не могла ему дать, но несмотря на это и благодаря вашей щедрости отчасти удержать его.

– О Изабелла, не знаю, как сказать вам…

У Сантэн перехватило горло, и Изабелла жестом попросила ее молчать.

Казалось, она готовится сделать какое-то огромное усилие. На ее щеках появилась слабая краска, в глазах вспыхнул свирепый свет. Дыхание участилось, и когда она снова заговорила, ее голос звучал сильнее и резче:

– Я сказала ему все это, чтобы уговорить привести вас сюда. Догадайся он о моих истинных намерениях, он не позволил бы вам прийти.

Она оторвала голову от подушки, и ее голос превратился в змеиное шипение.

– Теперь я могу сказать вам, как сильно ненавидела вас каждый час своей жизни, как эта ненависть надолго сохранила мне жизнь, чтобы я могла мешать вам завладеть им как мужем. Сейчас, когда я умираю, эта ненависть выросла в сотни раз…

Она замолчала, чтобы передохнуть, и Сантэн шарахнулась от ее взгляда. Она поняла, что Изабелла доведена до безумия пережитой болью, долгими разъедающими ненавистью и ревностью.

– Если проклятие женщины имеет хоть какую-то силу, – снова заговорила Изабелла, – я проклинаю вас, Сантэн Кортни, своим последним вздохом. Да, пусть вы познаете ту же пытку, на какую обрекли меня, пусть познаете боль, какую знала я. В тот день, когда вы будете стоять перед алтарем с моим мужем, я протяну к вам руку из могилы…

– Нет! – Сантэн встала и попятилась к двери. – Нет! Перестаньте! Пожалуйста, перестаньте!

Изабелла рассмеялась – резко, насмешливо.

– Я проклинаю вас, и пусть мое проклятие отравит вашу незаконную связь. Я проклинаю каждую минуту, которую вы проведете вместе, когда меня не станет. Я проклинаю его семя в вашем чреве. Проклинаю каждый поцелуй и каждое прикосновение – проклинаю вас и ваше отродье. Око за око, Сантэн Кортни! Попомните мои слова – око за око!

Сантэн бросилась к двери. Распахнув ее, она побежала по коридору. Блэйн бегом поднимался по ступенькам. Он пытался удержать ее, но она вырвалась и выбежала из дома к своему «даймлеру».

Она ехала много часов, непрерывно нажимая на газ, заставляя мощный семилитровый двигатель непрерывно гудеть, поднимая к небу высокий, бледный столб пыли, прежде чем поняла, что возвращается в пустыню, в загадочные холмы, которые маленькие бушмены называли «Местом всей жизни».

* * *

Лишь два месяца спустя Сантэн вернулась из пустыни Калахари. Все это время она не откликалась на попытки Блэйна связаться с ней, не отвечала на его письма и на телефонные звонки Эйба Абрахамса и доктора Твентимен-Джонса.

Некрологи Изабеллы Малкомс она прочла на шахте Х’ани неделю спустя после их публикации в газетах, но они только усилили ее ощущение изоляции и предчувствие трагической катастрофы, которое оставило у нее проклятие Изабеллы.

В конце концов она вернулась в Вельтевреден только по настоянию Шасы. А когда приехала – с пропыленными в долгой поездке волосами, сильно загоревшая под солнцем Калахари, – была усталой и по-прежнему удрученной.

Шаса ждал ее: должно быть, получил ее телеграмму. Он, вероятно, услышал «даймлер» матери, когда она подъезжала к шато, но не встречал ее на парадном крыльце, и она поняла почему, когда поднялась в свой кабинет. Он повернулся от окна, в которое смотрел, как она приехала, и пошел ей навстречу. Он был в мундире.

Сантэн застыла на пороге, глядя, как он идет к ней, и память унесла ее назад, на много лет, на много миль отсюда, на другую встречу с высоким и невероятно красивым молодым человеком в таком же зеленом мундире с блестящим ремнем и перекрещивающимися портупеями, в сидевшей под небрежным углом пилотке и с крылышками летчика на груди.

– Слава Богу, ты вернулась, мама, – сказал Шаса. – Я должен был тебя увидеть перед отъездом.

– Когда? – выдохнула она, с ужасом ожидая ответа. – Когда ты уезжаешь?

– Завтра.

– Куда? Куда тебя посылают?

– Вначале мы отправляемся в Робертс-Хайтс, – это тренировочная база летчиков в Трансваале, – учиться летать на истребителях, а потом туда, куда пошлют. Пожелай мне удачи, мама.

Она увидела на эполетах его летной куртки оранжевые полосы – знак тех, кто добровольно вызвался сражаться за пределами своей страны.

– Да, мой дорогой, я желаю тебе удачи, – сказала она и поняла: его отъезд разобьет ей сердце.

* * *

Рев двигателя «роллс-ройс мерлин» заполнял его голову даже через наушники радиотелефона, которые Шаса надел поверх кожаного летного шлема. У истребителя «Хоукер Харрикейн» была открытая кабина, и воздушный поток бил пилота по голове, но в то же время позволял беспрепятственно видеть все голубое африканское небо вокруг. Три истребителя летели в стрелообразном строю. Тусклая камуфляжная окраска не могла скрыть их прекрасные смертоносные обводы.

Шаса вел группу. Его продвижение по службе произошло быстро. Он был прирожденным руководителем и к тому же учился управлять людьми у Сантэн Кортни. Ему потребовалось всего восемнадцать месяцев, чтобы стать командиром эскадрильи.

На нем была рубашка защитного цвета с короткими рукавами, такие же защитно-зеленые шорты, а на голых ногах – velskoen[84]: жара в Абиссинии стояла страшная. На поясе висел табельный пистолет «уэбли» – архаизм для пилота современного самолета, но все летчики брали с собой личное оружие после того, как разведка распространила чудовищные, непристойные фотографии. Одна из моторизованных разведгрупп наткнулась на горную деревню и нашла останки двух южноафриканских пилотов, которые совершили вынужденную посадку и были захвачены shufta – дикими горными разбойниками. Пилотов отдали деревенским женщинам. Вначале их оскопили, потом избили раскаленным железом и так искусно вспороли животы, что пилоты еще жили, когда из них вытаскивали кишки. Наконец им раздвинули горящими ветками челюсти, и женщины мочились в их раскрытые рты, пока несчастные не захлебнулись. Теперь все пилоты носили личное оружие, для защиты и для того, чтобы точно знать: живыми их в плен не возьмут.

Сегодня под безоблачным лазурным небом воздух был чистый и ясный, видимость неограниченная. Внизу и прямо впереди тянулись цепи абиссинских высокогорий, крутые Амбы – огромные горы с плоскими вершинами, темные глубокие ущелья между ними, пустыня и скалы, сухие и выжженные солнцем до тусклого цвета иссеченной шрамами шкуры старого льва.

Три истребителя непрерывно набирали высоту. Несколько минут назад они поднялись с пыльной взлетной полосы в Йирга-Алеем в ответ на еле слышные, но настойчивые просьбы пехоты по радио, и Шаса повел звено на север, отыскав тонкую светлую полосу дороги, вившейся в горах далеко под ними.

Он немедленно возобновил осмотр неба, поворачивая голову, не позволяя себе остановиться и сосредоточиться на чем-то близком: вверх, вокруг, вниз в постоянном непрекращающемся движении – и первым увидел их.