ялики были сработаны умело и хорошо приспособлены к извилистым фьордам — их в этом краю было бессчетное количество. Но под слоем покрывавшей их днища вонючей смолы Тауно разглядел старые доски.

Впереди виднелись строения — дом, амбар и два навеса, опоясывающие грязный двор. Бее они были сухой кладки с законопаченными мхом щелями между камнями и крыты торфом — в Дании такого жилища устыдился бы и беднейший рыбак. Из дыры в крыше тянулся дымок от горящего торфа; сквозь трещины в старых, покоробившихся ставнях пробивался свет. От дверей с визгливым лаем к полукровкам метнулись четыре гончих собаки. То были крупные животные с примесью волчьей крови, а худоба делала их еще более устрашающими. Однако почуяв запах Тауно и Эйджан, они поджали хвосты и испуганно бросились прочь.

Заскрипела дверь, в проеме показался темный силуэт высокого мужчины, державшего наготове копье. За его спиной виднелось еще несколько человек.

— Кто идет?! — недоверчиво крикнул он.

— Нас двое! — отозвался из темноты Тауно. — Возможно, вид наш пугает вас, но — не бойтесь. Намерения наши добры.

Когда он и Эйджан шагнули в полосу падающего из двери света, послышались аханье, проклятья и торопливые молитвы. Высокий мужчина перекрестился.

— Во имя Господа, назовите себя! — потребовал он, потрясенный, но не устрашенный.

— Мы не смертные, — ответила Эйджан: это признание всегда пугало людей меньше, когда они слышали его из ее прекрасных уст. — Но мы, как и вы, можем произносить имя Иисуса Христа и не желаем вам зла. Мы даже можем помочь — в обмен на небольшую услугу, которую, как мы надеемся, вы сумеете нам оказать.

Мужчина громко выдохнул, расправил плечи и шагнул вперед. Он был изможден не меньше своих собак к тому же и раньше явно не отличался крепким сложением; но руки у него были большие и сильные. Его лицо тоже было худым, с прямым носом, плотно сжатым ртом и подстриженной седой бородой. Под плащом из тюленьей кожи на нем была грубая, подбитая шерстью рубашка и шерстяные брюки. Меч. висел на поясе — судя по форме, он был выкован для викинга. Неужели они и в самом деле настолько здесь одичали, или же не могут себе позволить ничего нового?

— Назовите мне имена — ваши и вашего рода! — скорее приказал он, чем попросил. — Я — Хаакон Арнорссон! — вызывающе добавил он. — А это — моя усадьба Ульфсгаард.

— Мы это знаем, — сказала Эйджан, — потому что спрашивали, кто из людей в этих местах главный.

Приблизительно теми же словами, как до того — его дочери, она рассказала об их с Тауно поисках вплоть до сегодняшнего дня. Только про Лири она поведала не всю правду, что причиной бегства был экшен, но скрыла, что причиной бегства был экзорсизм.

Тем временем мужчины набрались достаточно храбрости и подошли ближе, и теперь в дверях толпились уже женщины и дети. Большинство людей было моложе Хаакона. Из-за суровой жизни и скудного питания они были низкорослыми, некоторые прихрамывали на кривых, рахитичных ногах или из-за ревматических болей в деформированных суставах. Залатанная, изношенная одежда не спасала от ночного холода, и люди дрожмя дрожали. Из дверей дома струилась вонь — кислый, острый запах немытых людей, вынужденных жить в тесноте, ее не мог перебить даже режущий глаза едкий дым.

— Можете ли вы нам что-нибудь сказать? — закончив, спросила Эйджан. — Мы вам заплатим... Не золотом, которого у нас нет, а наловив для вас больше рыбы и морского зверя, чем, как мне кажется, вы сумеете добыть сами.

Хаакон задумался. Стонал ветер, люди перешептывались и чертили в воздухе знаки — не только крест. Наконец хозяин задрал голову и рявкнул:

— Откуда вы про меня узнали? От скрелингов, так?!

— От кого?

— От скрелингов. От местных уродливых низкорослых язычников, которые уже около ста лет понемногу пробираются в Гренландию с запада. И заявляются сюда вместе с летними морозами, губящими поля! — рычал он. — Вместе с павшим на нас Божьим проклятьем — и я уверен, что его вызвали их колдуны!

Тауно напрягся.

— Да, — ответил он. — Мы узнали о тебе от группы скрелингов. И от твоей дочери Бенгты, Хаакон. Обменяешь ли ты свое знание на новости о том, как ей живется?

Люди заголосили. Хаакон оскалился и медленно втянул воздух через бороду, потом стукнул о землю древком копья и заревел:

— Довольно! Заткнись ты, отродье!

Однако когда наступила тишина, он вполне спокойно сказал:

— Пошли в дом, там и поговорим.

Эйджан стиснула локоть Тауно.

— Стоит ли нам идти? — тихо спросила она на языке морских людей. — Оставаясь на улице, мы сможем избежать западни. А войдя в дом, мы окажемся в ловушке.

— Придется рискнуть, — решил брат и повернулся к Хаакону. — Согласен ли ты считать нас своими гостями? Будет ли охранять нас под твоей крышей священный закон гостеприимства?

Хаакон нащупал на груди крест.

— Богом и святым Олафом клянусь в этом, если вы тоже поклянетесь, что не причините нам зла.

— Клянемся нашей честью, — произнесли брат и сестра известные морскому народу слова, наиболее близкие к клятве. Они давно поняли, что христиане воспринимают как насмешку, когда существа без души клянутся тем, что для них свято.

Хаакон провел их в дом. Эйджан едва не задохнулась от сильнейшей вони, царившей там. Тауно зажал нос. Инуиты тоже не были чистюлями, но запахи в их жилищах говорили о здоровье и изобилии. Здесь же...

Жалкий огонек от торфа, горевшего в яме в глиняном полу, давал скудный свет, и Хаакон велел заполнить ворванью и зажечь несколько светильников, вырезанных из мыльного камня. При их свете бросалась в глаза нищета дома. В единственной комнате люди уже готовились ко сну; вдоль стен стояли скамьи, на них были разложены сенные тюфяки — такие же лежали на единственной, хозяйской, кровати, и на полу для низших слуг. Всего в доме жило около тридцати человек — среди общего храпа, под звуки торопливых совокуплений, если находилась пара, у которой еще доставало сил. В углу располагалась примитивная кухня. С шестов свисали копченое мясо и вяленая рыба; на поперечные жерди были нанизаны плоские буханки хлеба — жалкие запасы для той поры, когда ветер погонит на остров зиму.

Но предки этих людей, очевидно, не были такими нищими: здесь стояли стулья с высокими спинками