Благодаря профессионально развитому чувству пропорций и абсолютно точному глазомеру, я сразу определил, что все здесь имеет одинаковое и пропорциональное увеличение — в масштабе 1:1,5.

Вот кровать, размерами как раз подходящая для баскетболиста. Огромная кровать, На ней вполне можно спать поперек или развлекаться сразу с двумя женщинами. Стол перед огромным окном, который был мне почти по грудь. Стул, усевшись на который, я едва мог дотянуться ногами до пола. На столе лежали громадные очки, которые я уже однажды видел. Тут же лежали спичечный коробок, величиной с ладонь, сигареты, размером с сигару. Громадные вилки, ложки, стаканы. Мощная катушка с толстыми нитками и длинной иголкой. Наперсток величиной с небольшую рюмку. Громадные — телефон, книги, карандаши, авторучка, даже канцелярские кнопки. Даже выключатель на стене и лампочка в абажуре были неестественно, нестандартно велики… Как я уже сказал, буквально все было таким.

Я задумчиво стал перебирать странные предметы, лежавшие на огромном столе. Мне показалось, что они словно наэлектризованы. Я пытался и не мог угадать свойство нарождающегося во мне ощущения. Мой взгляд упал на высоченный и невероятно объемистый зеркальный шкаф. Шкаф, на который… Вот именно!.. На этом шкафу, если бы меня сейчас кто подсадил, я бы мог расположиться, словно на обширной площадке — совершенно как в детстве. И, ей Богу, я действительно был не прочь забраться на него прямо сейчас!

— Ты ведь почувствовал, да? — воскликнул дядя Володя, дергая меня за рукав. — Ты почувствовал?

— Просто как все гениальное, — кивнул я, восторгаясь удивительной фантазией нашего чудака. — Но я полагаю, все это устроено здесь не только для того, чтобы вызвать определенные ощущения? — предположил я. — Или это своеобразная машина времени?

— Ну, на это я не претендую, хотя в идее присутствует и такой аспект. Эта комната, — объяснил он, — что то вроде тренажера, при помощи которого взрослый может не просто ощутить себя ребенком, но снова сделаться им!

— Неужели?

— Я проверял это на себе, — заверил он и принялся рассказывать о своем удивительном изобретении.

Речь, стало быть, шла о настоящем эксперименте. Для этого и оборудована специальная комната, в которой все масштабы и пропорции способствуют возбуждению в человеке глубинных детский ассоциаций. Человек, который достаточно долго находится в этой комнате, должен вновь воспринимать мир по детски. Что то происходит в душе. Что то происходит с мыслями и ощущениями. Своего рода бессознательный процесс внутренней перестройки и перевоспитания. Что то имеющее отношение к прикладной психологии или своеобразное ответвление Павловской теории об условных и безусловных рефлексах. А рефлексы, в конечном счете, начинают изменять анатомию.

— В общем, это память тела — только и всего, — скромно сказал дядя Володя. — Хотя тут, впрочем, присутствует еще что то. Какая то мистика. Кстати, я понял это благодаря тебе, Серж. По крайней мере, ты замечательно подтвердил мои догадки.

— То есть?

— Когда мне попалось на глаза несколько брошюр — работы вашей идеологической группы. Там, где ты теоретически обосновываешь влияние архитектуры Москвы на социум в целом, вплоть до национального самосознания. А еще раньше, когда Майя рассказывала мне, как горячо увлечена ее подруга Альга твоими архитектурными идеями. Особенно, энергетической концепцией твоего проекта. К сожалению, это довольно сложно для меня — архитектура, объемы, пропорции, масштабы.

— Ничего сложного! — с увлечением заверил его я. — Это древняя гипотеза. Материя, организованная определенным образом, способна аккумулировать, а затем излучать особый вид энергии, которая, в свою очередь, упорядочивает подчиненные структуры. Очевидно, существует закон взаимозависимости пропорций материального и идеального…

Я взял в руки огромные очки, затем спичечный коробок, карандаш. Ну да, именно так я должен был когда то воспринимать эти предметы, когда я брал их в свои маленькие детские руки.

— Представляю! Тебе пришлось изрядно потрудиться, чтобы собрать все это, — с уважением признал я.

— О, еще бы! — вздохнул дядя Володя.

Он трудился над обстановкой своей «секретной» комнаты несколько лет и тратил на это буквально все деньги… Проще всего было изготовить мебель. Он рисовал чертежи, заказывал отдельные детали в разных местах, а затем привозил и сам собирал вручную. В особенно большие расходы он влез, когда собирал гигантское пианино. Но, кроме мебели, нужно было изготовить множество предметов обихода. Тут дело было даже не столько в финансовых трудностях, сколько в проблемах общения с мастерами. Его знали во всех редких ремесленных мастерских и, наверное, принимали за тихопомешанного. Что было не так уж далеко от истины. Впрочем, все мы, как выясняется, немного сумасшедшие. Однако он платил за свои чудачества деньги, и по его эскизам мастера кустари одиночки различных специальностей — слесаря, стеклодувы, часовщики, граверы и т. д. — вытачивали, выпиливали, вырезали эти странно нестандартные вещи. Так явились на свет гигантские монеты, купюры, пипетки, ключи, ремни, зубные щетки, книги, подушки и даже специальные муляжи фруктов и различных продуктов, включая конфеты и грецкие орехи.

— К сожалению, — продолжал дядя Володя, — у нас теперь не так много времени, чтобы ты мог в полной мере оценить воздействие комнаты. Но поверь мне, это нечто более глубокое, чем просто ощущения.

— Теперь я, кажется, понимаю, — я кивнул на компьютер в дальнем углу комнаты, — каким образом тебе удалось внедриться в «Великий Полдень». Ты, наверное, до упора «накачивался» здесь детской энергией, так сказать впадал в детство, а затем садился за игру?

— Увы, — снова вздохнул он. — Но я никак не предполагал, что для моей чудесной комнаты найдется такое гнусное применение. Банальная вещь — участь многих изобретателей. Ведь, получается, я шпионил — и больше ничего… Но сначала — то я не шпионил! Я действительно был одним из них. Я становился ребенком благодаря своей комнате. Может быть, еще немного, я бы остался таким навсегда. У меня с ними было полное взаимопонимание. И у меня был один замечательный план. Проверив, как это работает, я стал убеждать Папу, чтобы он тоже посидел в моей комнате. Ты знаешь, я давно наблюдаю Папу, и иногда, глядя на него, мне кажется, что он вообще никогда не был ребенком. То есть что у него вообще не было детства. А здесь, в моей комнате, он мог бы наверстать упущенное… Конечно, я мечтал, чтобы в этом участвовал не только Папа, но и все мы — ты, Наташа, Мама. Но, конечно, чтобы он, Папа, — в первую очередь. Понимаешь? Таким образом он как бы приблизился к собственному сыну… И, может быть, не было бы всего этого ужаса!

— И что же, ты говорил с ним об этом, Володенька? — удивился я. — Представляю, как он на это отреагировал.

— Нет, Серж. Однажды я даже уговорил его зайти сюда.

— Неужели? И что же? — заинтересовался я. — Что из этого вышло?

— Сначала он действительно развеселился. Похлопал по кровати ладонью, сказав, что она как раз в пору, чтобы на ней трахаться сразу с двумя.