«Mais c’est une dame, et très comme il faut»,[262] –отдыхал от Анисимова нападения Степан Трофимович, с приятным любопытствомнаблюдая свою соседку книгоношу, пившую, впрочем, чай с блюдечка и вприкуску.«Се petit morceau de sucre ce n’est rien…[263] В ней есть нечто благородное инезависимое и в то же время – тихое. Le comme il faut tout pur,[264] но тольконесколько в другом роде».

Он скоро узнал от нее, что она Софья Матвеевна Улитина ипроживает собственно в К., имеет там сестру вдовую, из мещан; сама также вдова,а муж ее, подпоручик за выслугу из фельдфебелей, был убит в Севастополе.

– Но вы еще так молоды, vous n’avez pas trente ans.[265]

– Тридцать четыре-с, – улыбнулась Софья Матвеевна.

– Как, вы и по-французски понимаете?

– Немножко-с; я в благородном доме одном прожила после тогочетыре года и там от детей понаучилась.

Она рассказала, что, после мужа оставшись всего восемнадцатилет, находилась некоторое время в Севастополе «в сестрах», а потом жила поразным местам-с, а теперь вот ходит и Евангелие продает.

– Mais mon Dieu,[266] это не с вами ли у нас была в городеодна странная, очень даже странная история?

Она покраснела; оказалось, что с нею.

– Ces vauriens, ces malheureux!..[267] – начал было онзадрожавшим от негодования голосом; болезненное и ненавистное воспоминаниеотозвалось в его сердце мучительно. На минуту он как бы забылся.

«Ба, да она опять ушла, – спохватился он, заметив, что ее ужеопять нет подле. – Она часто выходит и чем-то занята; я замечаю, что дажевстревожена… Bah, je deviens égoïste…[268]»

Он поднял глаза и опять увидал Анисима, но на этот раз уже всамой угрожающей обстановке. Вся изба была полна мужиками, и всех их притащил ссобой, очевидно, Анисим. Тут был и хозяин избы, и мужик с коровой, какие-то ещедва мужика (оказались извозчики), какой-то еще маленький полупьяный человек,одетый по-мужицки, а между тем бритый, похожий на пропившегося мещанина и болеевсех говоривший. И все-то они толковали о нем, о Степане Трофимовиче. Мужик скоровой стоял на своем, уверяя, что по берегу верст сорок крюку будет и чтонепременно надобно на праходе. Полупьяный мещанин и хозяин с жаром возражали:

– Потому, если, братец ты мой, их высокоблагородию, конечно,на праходе через озеро ближе будет; это как есть; да праход-то, по-теперешнему,пожалуй, и не подойдет.

– Доходит, доходит, еще неделю будет ходить, – более всехгорячился Анисим.

– Так-то оно так! да неаккуратно приходит, потому времяпозднее, иной раз в Устьеве по три дня поджидают.

– Завтра будет, завтра к двум часам аккуратно придет. ВСпасов еще до вечера аккуратно, сударь, прибудете, – лез из себя Анисим.

«Mais qu’est ce qu’il a cet homme»,[269] – трепетал СтепанТрофимович, со страхом ожидая своей участи.

Выступили вперед и извозчики, стали рядиться; брали доУстьева три рубля. Остальные кричали, что не обидно будет, что это как естьцена и что отселева до Устьева всё лето за эту цену возили.

– Но… здесь тоже хорошо… И я не хочу, – прошамкал былоСтепан Трофимович.

– Хорошо, сударь, это вы справедливо, в Спасове у нас теперькуды хорошо, и Федор Матвеевич так вами будут обрадованы.

– Mon Dieu, mes amis,[270] всё это так для меня неожиданно.

Наконец-то воротилась Софья Матвеевна. Но она села на лавкутакая убитая и печальная.

– Не быть мне в Спасове! – проговорила она хозяйке.

– Как, так и вы в Спасов? – встрепенулся Степан Трофимович.

Оказалось, что одна помещица, Надежда Егоровна Светлицына,велела ей еще вчера поджидать себя в Хатове и обещалась довезти до Спасова, давот и не приехала.

– Что я буду теперь делать? – повторяла Софья Матвеевна.

– Mais, ma chère et nouvelle amie,[271] ведь и я вастоже могу довезти, как и помещица, в это, как его, в эту деревню, куда я нанял,а завтра, – ну, а завтра мы вместе в Спасов.

– Да разве вы тоже в Спасов?

– Mais que faire, et je suis enchantè![272] Я вас счрезвычайною радостью довезу; вон они хотят, я уже нанял… Я кого же из васнанял? – ужасно захотел вдруг в Спасов Степан Трофимович.

Через четверть часа уже усаживались в крытую бричку: оночень оживленный и совершенно довольный; она с своим мешком и с благодарноюулыбкой подле него. Подсаживал Анисим.

– Доброго пути, сударь, – хлопотал он изо всех сил околобрички, – вот уж как были вами обрадованы!

– Прощай, прощай, друг мой, прощай.

– Федора Матвеича, сударь, увидите…

– Да, мой друг, да… Федора Петровича… только прощай.

II

– Видите, друг мой, вы позволите мне называть себя вашимдругом, n’est-ce pas?[273] – торопливо начал Степан Трофимович, только чтотронулась бричка. – Видите, я… J’aime le peuple, c’est indispensable, mais ilme semble que je ne l’avais jamais vu de près. Stasie… cela va sans direqu’elle est aussi du peuple… mais le vrai peuple,[274] то есть настоящий,который на большой дороге, мне кажется, ему только и дела, куда я, собственно,еду… Но оставим обиды. Я немного как будто заговариваюсь, но это, кажется, отторопливости.

– Кажется, вы нездоровы-с, – зорко, но почтительноприсматривалась к нему Софья Матвеевна.